Твари, подобные Богу
Шрифт:
Больничная эпопея длилась вечность, а потом вдруг закончилась. Следовало радоваться, но Протопопов вне всякой логики огорчился. Когда он отвез их на вокзал, Лео стерпела его прощальный поцелуй в щеку, как терпела прочие прикосновения, мать, кивнув, поглядела мимо, отец изобретательно уклонился от рукопожатия.
Протопопов сказал:
— Дайте адрес, я перешлю вам вещи из квартиры.
Лео окостенела; ее отец ровным тоном ответил:
— Спасибо, Клеопатра не хочет их забирать. У нее дома все есть, — и обнял дочь за плечи. Она благодарно оттаяла и как-то очень по-детски прижалась к нему боком.
У Протопопова перехватило горло. Он коротко
Между тем, приблизительно так он себя и чувствовал, и в голове постоянно крутилось: «Это я, я виноват». Но в чем?! В чем, объясните? Ну, не приставлял он ей ножа к горлу! Большая, мягко говоря, девочка, знала, что делает. Первая начала заигрывать. Конечно, ее родители не в курсе, но — этакое атанде! Неприятно быть козлом отпущения. Все-таки он их несчастного Антона под машину не толкал…
Вот только… не закрути он романа с Лео, — причем не по любви даже, как с Татой, а по откровенной похоти, в подчинение бесу, приставившему нож к ребру, — она могла бы помириться с мужем, уехать к нему, и бедняга не погиб бы в Москве. Что он вообще здесь делал? Наверняка к Лео притащился.
А значит, он, Протопопов, звено в роковой цепочке. И с Лео, что говорить, обошелся не по-человечески. Перед ним бесконечно прокручивался фильм — она, беременная, одна дома; сидит и тоскливо смотрит в стену. Он мало интересовался, как она проводила свободное от него время, но сейчас понимал — невесело. Особенно когда уже узнала про ребенка. Выкидышем ей грозили почти с самого начала, и… Протопопов вдруг вспомнил, как Лео жаловалась, что боится ходить по улице, до того там скользко, и не сдержался, всхлипнул. Бедная, как же ей было одиноко! А он, вместо того чтобы развлечь, сводить куда-то, перестал с ней встречаться, да еще под достойным предлогом — она, видите ли, больше не годилась для постельных утех. И тайно радовался, что она не появляется на фирме, не создает ему конкуренции, не перетягивает одеяло на себя.
Лицо, шея, тело Протопопова покрылись липкой испариной стыда. Как он мог? При том, что хотел ребенка? Знай выставлял условия: то буду делать, а се не буду, на то деньги дам, а на се — не рассчитывай. Он ли это вообще — или в его оболочку кто-то вселился? Он привык считать себя добрым, пусть немного эгоистичным, человеком…
Тата когда-то повторяла с удивлением: «Ты меня так спасаешь»… Сразу после ухода Ивана. Так сказать, в эпоху невинности — о романе между ними и речи не шло… Чему, спрашивается, удивлялась? Обыкновенной дружеской поддержке? Не ждала от него? Он ведь просто был рядом. Да, но, заметим, потому, что сам этого очень хотел.
Кстати — еще одно, совсем давнишнее, высказывание Таты:
— Хорошие поступки хороших людей никто никогда не замечает, их принимают как должное. Зато если «крокодил сказал доброе слово», мир падает ниц от восторга.
Протопопов тогда покивал в ответ, но сейчас огорчился: «Неужели крокодил — это я?» Она говорила с намеком? Или по тем счастливым временам еще зачисляла его в разряд хороших? С тех пор он растоптал немало человеческих чувств — включая свои собственные. Ласточка, после того как отпала необходимость блюсти этикет, лепит в лоб:
— Ты, Протопопов, дерьмо и отпетый эгоист.
За чем, как правило, следует некий вывод: «поэтому не рассчитывай на мое сочувствие / благородство / уважение / справедливый раздел имущества», «на то, что я буду за тобой горшки выносить», «что к твоему мнению в доме станут прислушиваться». Да, и еще на «подарки судьбы; по-хорошему, будет правильно, если она тебя как следует накажет».
Семейный парадиз.
А сама в наглую крутит с Глебом. Тот даже на ее день рождения приходил вместе с родственниками. Не то чтобы кто-то догадывался о его особой роли, но такое шило в мешке долго не утаишь.
Раньше Протопопов наверняка воспротивился бы, потребовал развода, и черт с ним, с имуществом, да вот беда — в списке того, что ему теперь безразлично, Ласточка занимает одно из первых мест. Поэтому сил на активные действия у него просто нет. К тому же, ей с Глебом хорошо, он ее вроде любит. Хотя с ним, Протопоповым, ведет себя странно, с заискивающей и одновременно вызывающей, гадковатой фамильярностью. Впрочем, можно понять. Тройственные союзы в нашей культуре пусть не редкость, однако не узаконены, правила поведения не выработаны, каждый выкручивается как умеет. По идее, в сложной моральной ситуации проявляются истинные качества личности. Что ж, тогда Глеб все-таки изрядный паскудник. Раз он так обожает Ласточку, почему не разводится? Тоже, небось, по материальным соображениям.
Протопопов внезапно оскорбился за жену — почему любовник не любит ее настолько, чтобы узаконить отношения? Захотелось взять негодяя за грудки, призвать к ответу. В душе всколыхнулся почти настоящий, почти искренний гнев — но через минуту стало смешно: это надо ж дойти! Маразм.
Всегда, когда он оказывался в психологическом тупике, ему хотелось поговорить с Татой. Она, пожалуй, единственная умела в нем разобраться. Жаль, что нельзя ей позвонить. Жаль, что не удалось остаться друзьями. Много чего жаль — правда, не настолько, чтобы попытаться повернуть время вспять. Хотя, по словам той же Таты, «пока люди живы, все возможно».
Жив ли он? Если бы его эмоции отслеживал монитор, то по экрану от нулевых отметок тянулись бы абсолютно ровные линии. Тут к Глебу не ходи за интерпретацией.
Пациент скорее мертв, чем жив. И ладно, и пусть. Чем, в конце концов, плохо? Он не мучается, не страдает, у него ничего не болит, и огромные дыры вместо сердца и головы в его случае настоящее благо. Кто сказал, что человек обязан чувствовать — что так лучше? Судя по производительности труда, совсем наоборот. После отъезда Лео Протопопов каждое утро приезжал на работу вовремя, сидел за компьютером часа на два дольше положенного, все делал в срок, за всем следил; подчиненные начинали его побаиваться. Он прочно воцарился на своем месте, хотя еще недавно казалось, что оно узурпировано Иваном навсегда. К слову, этот гад не пропал пропадом, а открыл свою контору и процветает, с Главным сотрудничает. Ну и пес с ним. Зато и Протопопова на работе снова зауважали. Чем это хуже идиотских чувств? Чувств, которые так предательски непостоянны и из-за которых постоянно оказываешься предателем?
— Андрей, — раздалось с переднего пассажирского сиденья, — Борисович! Скоро поворот на Рузу, не пропустите.
Протопопов поднял глаза и поймал взгляд Главного, обращенный к Ане: счастливый, сияющий, заговорщицкий.
В грудь вонзилось… нестерпимое. Жалость к ним, ужас перед бездной, готовой их поглотить.
«Ребята, остановитесь! Одумайтесь, пока не поздно», — остро захотелось вскричать Протопопову, но он, разумеется, сдержался.
Природа, блин. Чему, чему, а ей плотины разума — не препятствие.