Творчество и потенциал. Выпуск 3
Шрифт:
– Вы возвратитесь в… Россию и выполните приказ. Цель должна быть достигнута. Средства – всё, что необходимо… Вы имеете полную мою поддержку.
Эжен закрыл папку и положил на нее сверху свои ухоженные руки с небольшими узкими ладонями. Отметил для себя: пальцы не дрожали…
Разговор был окончен.
Глава II. Отец
Parteigenosse давно миновал возраст молодого и даже зрелого счастливого отцовства. Но ведь Анхель не был единственным его ребенком. Двое его сыновей, дочь и жена остались в Германии. Они погибли на исходе войны.
Связь с матерью Анхеля он
Их отношения завязались в момент, когда после бесконечных многолетних вынужденных переездов с места на место он наконец обрел дом, в котором не боялся засыпать, рискуя быть разбуженным слепящим светом прожекторов. Яркий свет, разноголосая быстрая речь и страшный, проникающий внутрь холод – его ночной кошмар, так долго мучивший его и вызывавший в нем предсмертную дрожь затравленного животного, прекратился.
Многолетнее бегство, которое вначале он называл по-военному отступлением, выхолащивало его, унижало его честь, опустошало душу некогда могущественного человека. У него всегда было с собой верное средство самоуничтожения, но слишком велика была доверенная ему идея, чтобы проявить малодушие и трусость, несмотря на все тяготы этих непростых лет. Назначение вождем своим преемником именно его стало совершенно неожиданным для всех, в том числе и для него самого. Никто не мог предположить в нем колебания, но также никто не предполагал, что действия по спасению Земли отцов* были начаты им задолго до перелома в войне.
Тогда во всем, что совершалось им, он видел высший, священный смысл, и словно Провидение само подталкивало его к этим действиям. Он не считал себя заговорщиком. Этого не могло быть. Он никогда бы не пошел против того, кто горел идеей и сжигал себя на ее жертвенном огне. Но это не мешало ему увидеть слабость и заблуждения этого человека, его маниакальную уверенность в совершенно противоположном смысле информации, которую он получал. Он одновременно преклонялся перед его гением и тем не менее не препятствовал его движению в пропасть.
С того момента, когда это движение началось, он склонился перед его неотвратимостью, понимая, что развертываемая перед ним трагедия этой личности должна иметь логический конец.
Все свои усилия с той минуты он направил на выправление траектории движения тела под названием Германия, летевшего к неизбежному. Он сам поражался своей интуиции, благодаря которой начал, как умелый садовник, прививать молодые побеги в тот момент, когда само дерево было еще мощно и сильно.
За прошедшие годы Parteigenosse уничтожил все, даже косвенные, доказательства причастности его теперешнего к его прошлому имени. Он смог собрать бывших соратников в Организацию, влекомый не только верностью идее, но и уверенный в собственном священном долге перед ней.
Parteigenosse помнил день, когда в первый раз за почти два десятилетия, прошедших с поражения в войне, он собственноручно расписал распорядок на следующий день, нисколько не сомневаясь, что всё запланированное будет исполнено и ничто не может этому помешать.
В его новом доме вслед за новой мебелью, местной прислугой, еще какими-то необходимыми вещами появились и женщины.
Мать Анхеля не была из их числа.
С ней он познакомился в публичной библиотеке.
Публичная библиотека стала для него в это время оазисом отдохновения. Он не боялся быть узнанным. Еще в далекие послевоенные годы он наотрез отказался делать пластику лица, только лишь красил свои пшеничные волосы и брови в черный цвет. Природная же сухощавость фигуры, великолепная осанка немолодого, но регулярно тренированного тела позволяла точно соответствовать вновь обретенному виду местного «идальго».
Вынужденный говорить на чужом языке, впрочем, абсолютно безупречно, он не рискнул держать дома ни одной книги на немецком.
Он стал посетителем библиотеки, где мог полностью удовлетворить свою ностальгию по немецкому слову, удачно маскируя ее страстью незадачливого буржуа к литературным переводам. Мать Анхеля была студенткой. Она происходила из семьи испанских аристократов, покинувших родину еще до режима Франко. Изучала немецкую литературу. Она выговаривала немецкие слова с очаровательным акцентом. Особо трудные для него слова (ведь он плохо знал язык!) терпеливо переводила, то и дело прерывая свои многочисленные познания негромким переливчатым грудным смехом.
Уверенный в ее несомненном отказе, однажды Parteigenosse в образе стареющего «идальго» попросил позволения угостить ее кофе. А она согласилась…
Она была красива, горда и девственна.
Когда, сообщив ему о беременности, она не дождалась от него матримониальных рассуждений, тут же уехала к родственникам в Испанию. Аборт даже не подразумевался: она была католичкой.
Ее беременность он посчитал своей оплошностью. Он не любил ее. Не то чтобы не хотел любить, а просто не мог.
Это чувство, первое в списке сентиментальных предпочтений немцев, было ампутировано у него. Он потерял его, как другие на войне потеряли ногу или руку. Не получив за всю войну ни царапины на теле, он все-таки стал инвалидом.
Но то ли по старой военной привычке держать ситуацию под контролем, то ли отдавая дань врожденной немецкой аккуратности в делах, он следил за ее жизнью, давая работу своим подчиненным (разведка сумела сохранить свои лучшие силы), и тратил на это деньги партии в качестве единоличного теперь распорядителя казны.
Регулярно получая доклады о ее жизни, из одного из них он узнал, что она родила мальчика. Он не почувствовал ничего. Подумал только, что в каком-то другом докладе будет информация о том, что она вышла замуж. И опять не почувствовал ничего.
В Организации, на создание которой он положил столько сил, между тем начались волнения. Старая гвардия хотела реванша. Охота на ведьм (на членов партии, которым удалось избежать правосудия) по всему миру не закончилась, однако сбавила обороты. Годы уносили остроту трагедии войны, особенно в тех странах, которые в ней не принимали участие. Члены Организации чувствовали твердеющую день ото дня почву под ногами и высказывались за начало активных действий. Он понимал, что это путь в никуда. Но и полное бездействие могло умертвить идею.
Он искал выход и пока не находил. Ничего не придумывалось. Он знал, что ждали от него, это тяготило его. За всю его жизнь набралось бы совсем небольшое количество минут, когда им смели, и то непродолжительно, завладеть слабость и отчаяние. Он не страшился их, наоборот, исчерпывал их до самого дна, веря в то, что, лишь он ощутит твердую почву под ногами, сила судьбы резко выбросит его наверх и он с новыми силами вернется на свой путь.
Все страдания, которые он перенес, все душевные муки, отчаяние, надежды – всё, что ему пришлось пройти, привело к незавидному итогу жизни вне Германии, под маской лицедея.