Творцы античной стратегии. От греко-персидских войн до падения Рима
Шрифт:
Преемственность, принудительная демократизация и однополярность пост-иракского мира мнятся сегодня следствием современной американской политики – либо явлениями, по самой своей природе пагубно сказывающимися на судьбах стран и людей, им причастных. На самом деле эти идеи были в употреблении с начала западной цивилизации и оказались достаточно эффективными (впрочем, примеров обратного тоже достаточно). В четвертой главе я подробно анализирую весьма скудно описанное упреждающее вторжение в Пелопоннес фиванской армии под командованием Эпаминонда (370–369 гг. до н. э.); этого человека сами древние греки признавали лучшим среди своих лидеров, а как полководец он разительно отличался от Александра или Юлия Цезаря. К моменту своей смерти в 362 году Эпаминонд сумел кардинально ослабить спартанскую олигархию и сделал город-государство Фивы новым центром притяжения для всей Эллады. Он основывал новые крепости, освободил десятки тысяч мессенских илотов и изменил политическую культуру Греции, содействуя распространению демократического правления в городах-государствах. Как и почему он этого добился, каковы были его успехи и неудачи, – обо всем этом повествует моя статья,
Великие полководцы в древности часто становились крупными общественными деятелями, неумолимо изменявшими широкий политический ландшафт, как до, так и после военных операций. Об Александре Македонском написано, пожалуй, больше, чем о любом другом представителе классической античности. Ян Уортингтон в пятой главе рассматривает идею Азиатской империи и трудности управления завоеванными персидскими землями с учетом сокращения македонского человеческого ресурса. Он рискует предполагать, что вводящая в заблуждение легкость первых военных побед над ослабленными неприятельскими силами постепенно сменяется борьбой с аморфным (и более упрямым) сопротивлением, очаги которого тлеют по всей империи. Даже военные гении узнают на собственном опыте нехитрую истину: мало завоевать и покорить, гораздо сложнее утвердиться и умиротворить территории, которыми завладел мечом. Александр обнаружил, что необходима культурная аннексия, чтобы завоевать сердца и умы оккупированной Персии. И приступил к исполнению этой задачи, но, будучи истым поборником эллинизма, Александр столкнулся с противодействием своим попыткам насадить культуру, которую он считал высокой и к которой надеялся приобщить покоренные народы; в итоге вполне прагматические усилия македонского царя оказались напрасными.
Двадцатый век показал превосходство западного вооружения. Передовые технологии, индустриальная мощь и институционализированная дисциплина обеспечили армиям западных стран преимущество перед большинством других. Но когда схватка разворачивалась в тесных пространствах городских кварталов, когда в бой вели идеология и «чувство локтя», а не умозрительные национальные интересы, когда в схватку ввязывались гражданские, – исход такого сражения был непредсказуемым. Джон Ли в шестой главе анализирует приемы и методы современной городской войны и проблемы, которые порождает эта война для обычных пехотинцев. Те же самые проблемы (точные разведданные, поддержка местного населения, правильная тактика ведения боевых действий в условиях плотной застройки) вызывали немалый интерес древнегреческих военных теоретиков и полководцев, поскольку и в античности сражения часто перетекали с поля брани в стены полиса. Успешная тактика городской войны в древности нередко требовала радикального отступления от принятых способов боевых действий; сегодня тот же вызов предлагают нам террористы, мятежники и участники беспорядков на религиозной почве в секторе Газа и в Эль-Фалудже.
На самом деле нет ровным счетом ничего нового в различных способах, какими могучие империи устанавливают мир между различными народами на своей территории и вообще усмиряют подданных. Сьюзен Маттерн в седьмой главе анализирует методы, которые применял Рим для сохранения своей мультикультурной империи, и способы, какими римляне подавляли многочисленные восстания, вспышки терроризма и националистические мятежи. Почему подобные события относительно редки в полутысячелетней истории империи? почему они обычно затихали, почему римляне не полагались исключительно на превосходство своей армии и ее умение расправляться с повстанцами? Не менее важно наличие разнообразнейших (и коварнейших) механизмов завоевания «сердец и умов», которыми римляне пользовались без зазрения совести на покоренных территориях. Щедрая материальная помощь, дарование гражданства, римская система образования, единый свод законов, равно применяемых к своим и чужим, интеграция и ассимиляция чужаков в римской культуре – все это убеждало большинство народов и племен, что они больше выиграют от присоединения к империи, чем от сопротивления Риму.
Терроризм, мятежи, этнические или религиозные бунты – частые явления в жизни современного национального государства. Традиционные силовые структуры, разумеется, плохо подготовлены к боевым действиям на пересеченной местности или к подавлению активности незаконных формирований, которым симпатизирует население. Впрочем, зачастую и мятежники мало что могут и умеют. В восьмой главе Барри Стросс анализирует восстания рабов в древности, особенно – широко известное восстание Спартака против римлян, и убедительно доказывает, что те, кто поднимает бунт, могут столкнуться с серьезнейшими препятствиями еще до столкновения с государственной властью. Если цели восставших простираются дальше террора и беспорядков и предусматривают массовый переход по равнинной местности, привлечение к восстанию населения или даже отчуждение больших и обустроенных территорий, – в какой-то момент придется отказываться от партизанской тактики и вступать в полноценное сражение с регулярной армией. Несмотря на романтический ореол, окружающий Спартака, его восставшие рабы не могли ничего противопоставить превосходной логистике, дисциплине и выучке римских легионов. Призыв к массовому освобождению рабов не был услышан итальянцами, оказался не в состоянии конкурировать с очевидными благами римского управления. Мы живем в эпоху жестокого террора и мятежей, но слишком часто забываем, что военное превосходство по-прежнему остается за национальным государством, особенно когда дело касается войны на его собственной территории.
Западные демократии и республики настороженно относятся к пресловутой фигуре человека на коне. Почему бы и нет, собственно учитывая прецеденты: что сделали для общества такие
Римская империя – ее возникновение и устойчивость на фоне внешней угрозы и внутренних восстаний, а также ее полководцы – часто выступает олицетворением тысячелетия стратегического мышления, которое рассматривается в данном сборнике. Почему, с военной точки зрения, Рим все-таки пал в конце V века? Большинство исследователей спорят, следовало ли придерживаться пассивной обороны границ или требовалось нападать самим; бесконечно обсуждается, можно ли назвать позднюю римскую политику мудрой. Питер Хизер в десятой главе отмечает, что силы Римской империи, которые, как мы полагаем, отсиживались за стенами фортов и крепостей, на самом деле, как явствует из записей тех лет, предпринимали пограничные рейды, чтобы предотвратить потенциальные вторжения. Хизер также напоминает, что так называемые варвары у границ Рима в последние годы империи сделались утонченнее, сплоченнее и переняли многие способы из тех, какими римские когорты обеспечивали себе победу на поле боя. В результате, мы узнаем не только о сложной римской системе охраны границы, но и о том, насколько сильнее в действительности были враги Рима. Если кратко, сложные военные механизмы не всегда удается точно откалибровать в соответствии с собственными культурными нормами; западные страны могут проиграть как из-за хитроумия врагов, так и из-за собственных ошибок и собственного упадка.
Как и историки древности, авторы сборника явно обеспокоены тем, сколь малому творцы современной стратегии и военного планирования учатся у классического прошлого, сколь решительно игнорируют его уроки. Тем не менее, в духе предыдущих антологий, мы избегаем давать идеологические характеристики современной политике.
Груз прошлого
С древности до наших дней дошли лишь некоторые формальные стратегические доктрины. Ни один античный колледж и никакой коллектив военных историков не составили теоретического курса о правильном использовании военной силы для реализации политических целей. Да, существуют тактические руководства об обороне городов, о правильных действиях командира конницы, о построении и применении в бою македонской фаланги и римского легиона, – но нет работ, посвященных различным способам, какими национальное государство может добиваться стратегических целей. Великие полководцы не оставили мемуаров, излагающих стратегические доктрины или военные теории в сжатом виде.
Не сам Перикл, а историк Фукидид рассказывает о стратегическом мышлении Перикла. Мы узнаем о превентивном вторжении Эпаминонда в Пелопоннес со слов других, а не из его собственных воспоминаний или воспоминаний его близких соратников. Да, Цезарь оставил собственноручные комментарии о завоевании большей части Западной Европы, но не потрудился объяснить, какие выгоды это принесло Риму, какими сопровождалось расходами, какие проблемы сулила аннексия. Древние историки прославляли поход Александра в Персию и тщательно фиксировали трудности, которыми обернулась оккупация. Тем не менее мы ни разу не слышим слов самого Александра или его ближайших помощников. Мы в целом неплохо представляем – не благодаря запискам древнегреческих полководцев, а классическим сочинениям историков, древним надписям и археологическим находкам, – каким образом греки и римляне подавляли мятежи, брали штурмом города и охраняли границы. Другими словами, в отличие от творцов современной стратегии, творцы стратегии античной были не абстрактными мыслителями, вроде Макиавелли, Клаузевица или Дельбрюка, и даже не военачальниками, которые писали о том, что сделали и хотели бы сделать, как, например, Наполеон или Шлиффен.
Итог выглядит двояким. С одной стороны, стратегия в древнем мире чаще проявлялась неявно, чем выражалась открыто. Классическому военному историку гораздо труднее восстановить стратегическое мышление прошлого, чем его современным коллегам; плюс, его выводы гораздо чаще подвергают сомнению и оспаривают.
С другой стороны, вследствие этих затруднений классической науки и частого пренебрежения ею выводы, к которым она приходит, порой поражают новизной. Мы располагаем тысячами книг о Наполеоне и Гитлере – и всего несколькими десятками работ о стратегическом мышлении Александра и Цезаря. И хотя в наличии сотни исследований стратегии Джорджа Маршалла и Шарля де Голля, почти нет работ об Эпаминонде. Да, статьи нашего сборника изобилуют предположениями, неизбежными допущениями, гипотезами и цитатами на иностранных языках, но читатели наверняка откроют для себя много совершенно нового – по крайней мере, смогут увидеть знакомые факты в новом освещении (а, как известно, новое есть хорошо забытое старое). Опыт древнего мира порой игнорируют на том основании, что он слишком уж древен. Но в эпоху чрезмерно сложных теорий, стремительно развивающихся технологий и какофонии мгновенных сообщений опыт греков и римлян, именно из-за его отдаленности от нас и четкости формулировок, представляется весьма актуальным. Мы публикуем данный сборник в надежде, что в следующий раз некий политик или полководец, предлагая «совершенно новое решение», обнаружит – или ему подскажут, – что это, мягко говоря, не совсем верно. И вместо того, чтобы выставлять оценки политике современных военных лидеров, мы надеемся воскресить знания античности и напомнить всем о многообразии возможных вариантов и их последствий.