Твой демон зла. Ошибка
Шрифт:
Дед так и не узнал, что баржу с беженцами штормом отнесло к Тамани, и там выбросило на берег. Бабушке и моему отцу невероятно повезло – они выжили, они сумели уйти в степь, их приняли на каком-то хуторе, не выдали… Моего отца при рождении нарекли Русланом, но бабушка скрыла это, и когда в двадцать седьмом мальчик пошел в школу, для всех он был Ким, сокращенно от Коммунистического интернационала молодежи…
А дед… Он погиб в том же двадцатом году. Вместе с отрядом казаков до последнего держал заставу на подступах к Севастополю. Присяга… Для него это был не
И вот давно уже нет никого на свете – ни деда, ни бабушки, ни Никифора Ляпина, а шашка – вот она. Свидетельница…
Я посмотрел на Хосы, кашлянул и вытолкнул из себя:
– Я, собственно, вот и пришел… Чтобы не ждать… В общем, я согласен.
Шеф улыбнулся, потер руки, словно купец после заключения выгодной сделки:
– Я в тебе и не сомневался. Значит, так. Сегодня в десять вечера ты уезжаешь в Ленинград… тьфу ты, в Петербург, будешь учиться в самой престижной в России школе телохранителей. Учеба длиться месяц, потом экзамены. Сейчас у секретарши получишь билет, командировочные в кассе, вот тебе рекомендательное письмо к руководителю школы, мы с ним старые знакомые. Потом езжай домой, собирайся, одевайся, готовься, прощайся с женой, и вперед.
Когда поезд придет в Питер, сиди на своем месте, к тебе подойдут, встретят, поселят. Как устроишься, звони, доложись. Ну, все. Удачи тебе, всех благ. Смотри, не посрами.
Ошалелый, я вышел из кабинета Хосы, рухнул на диван в приемной, закурил, рассеянно принял из рук секретарши билет, и только тут осознал, что на месяц уезжаю из Москвы. Расстаюсь с Катей. Нет, и ведь что обидно – как будто трудно было открыть эту школу телохранителей в Москве, а?!
Глава вторая
Поезд прибыл в «колыбель трех революций», город-герой Ленинград, ныне Санкт-Петербург, темным зимним утром. Проспал я, банально проспал… Пришлось собираться в авральном темпе, ругая себя последними словами. Особенно доставала неумытость. Вот нет что бы встать пораньше, по-человечески умыться, пока еще был открыт туалет… Наконец, приведя себя в порядок, я уселся на полке в ожидании встречающих, обещанных Хосы.
Мимо открытой дверцы купе проходили спешащие на выход пассажиры, вялые и помятые после сна. За грязноватым окном в оранжевом свете фонарей по перрону туда-сюда сновали люди, спешили зычно покрикивающие: «Поберегись!» носильщики со своими каталками, ковыляли продающие всякие пива-воды бабульки, а низкое ночное небо посыпало все это мелким колючим снежком.
Попутчик, пожилой командировочный экономист, всю дорогу угощавший меня домашними плюшками, распрощавшись, ушел. Я сидел один, бездумно вертя в пальцах ключи с брелком.
– Воронцов Сергей Степанович? – раздался вдруг над ухом молодой сильный голос. В дверях купе возвышался могучий детина в камуфляже, с приколотым к необъятной груди пластиковым бэйджем.
– Да, я. – рефлексивно улыбнувшись, я встал, пожал протянутую руку. Парень деловито подхватил с полки сумку:
– Прошу следовать за мной.
Протолкавшись через толчею Московского вокзала, встречающий вывел меня через боковой проход к автостоянке, махнул рукой на красавец-джип:
– Карета подана. Куда поедем?
– То есть?
– Ну, можно в гостиницу, или у вас есть знакомые?
Я помотал головой:
– Знакомых нет. Айда в гостиницу.
«Залп» забронировал для меня номер в «Гавани». В былые времена эта многоэтажная хоромина славилась на весь Питер шикарным баром европейского уровня и дискотекой с дорогими проститутками. Теперь «Гавань» была обычным заведением, не отличающейся от многих других гостиниц Северной Пальмиры. Одноместный номер, который должен был стать мне родным домом аж на целый месяц, находился на десятом этаже, окна выходили на прямые, как стрелы, улицы-линии Васильевского острова.
Молодец с бэйджиком объяснил, что к двенадцати дня я должен был прибыть в школу, расположенную, кстати говоря, совсем недалеко от гостиницы, всего-то в пятнадцати минутах ходьбы. Мы попрощались, и я остался один.
Номер, доставшийся мне, был угловым, с двумя огромными окнами, одной широкой кроватью, ванной-туалетом, телевизором и радиоточкой. В углу, между окнами, стоял небольшой письменный стол с лампой, слева от входа – шкаф для одежды. В общем, не люкс, но вполне сносно, можно даже сказать – шикарно.
Позвонив в Москву Кате, которая как раз собиралась на работу, я сообщил жене, что все в порядке, встретили, поселили, в двенадцать иду в школу.
– Ладно, давай, звони почаще. Ни пуха ни пера, школьник. Смотри, веди себя там прилично. – голос Кати был бодрым, и у меня потеплело на душе.
Потом я позвонил на работу, в «Залп», доложился, что прибыл, устроился и все в порядке. Начальник службы телохранителей «Залпа», Семаков, скучным казенным голосом пожелал мне успехов в учебе и велел звонить в случае чего…
Все, обязательства и формальности выполнены, можно и расслабиться.
Я подошел к окну, уселся прямо на стол, придвинул к себе пепельницу и закурил, глядя на раскинувшийся внизу просыпающийся город.
Питер я любил. Еще с бесшабашных студенческих лет, с подобных набегам викингов хмельных наездов сюда на праздники, на концерты рок-групп, или просто так, потусоваться на Невском или в рок-клубе на Рубинштейна… Эх, и веселое было время. Белые ночи, «Алые паруса», портвейн из горлышка в подворотне с неизвестными, но очень приятными ребятами, смешливые питерские десятиклассницы, вместе с получением аттестата зрелости стремившиеся сдать экзамен и на зрелость половую…
От приятных воспоминаний меня отвлек телефонный звонок. Поскольку никому в Москве этот номер я не давал, явно звонили по ошибке. Сняв трубку, я приготовился сказать: «Не туда попали!», но в ответ на мое «Алло» приятный женский голос сказал:
– Ал-ло! Это номер 10–32?
– Да…
– Извините, пожалуйста за беспокойство, меня зовут Ирина. В вашем номере жил мой друг, и я, когда была у него в гостях, забыла одну очень нужную мне вещь. Вы не будете против, если я зайду к вам и заберу ее?