Твой друг. Сборник. Выпуск 2
Шрифт:
… Моралите — французское слово, оно сродни латинскому «мораль». В точном значении словари расшифровывают моралите, как средневековое театральное представление в аллегорической форме. Что ж, для нас все, связанное с жизнью и поступками Яранга, — своеобразная аллегория, наглядное выражение — в цепи последовательных и взаимосвязанных картин — той бескорыстной в самом высоком нравственном значении службы, которую несет животное ради человека.
Глава 17. С ЗЕМЛИ НА НЕБО И ОБРАТНО
Что касается Алексея, то его помыслами целиком владело предстоящее
Странно, но успокаивающе действовала мысль, что где-то в кромешной тьме летит второй самолет и в нем тоже два пассажира: боец и собака — вторая группа специального диверсионного отряда, направляемого в помощь партизанам. Их нарочно перебрасывали порознь, чтоб меньше риска. На земле они соединятся.
Ощутимо поддувало, но не в лоб, а почему-то сзади, словно встречный ветер, оставшись за хвостом самолета, поворачивал на сто восемьдесят градусов и снова спешил забежать вперед.
Земля молчала. Только дальние зарницы, порой сливавшиеся в зарево, напоминали, что фронт бодрствует круглосуточно, что у войны не бывает выходных. И даже ночь не способна уменьшить ожесточение сторон. Напротив! Как раз под покровом ночи осуществлялись самые дерзкие замыслы.
Внезапно самолет швырнуло в одну сторону, в другую; был момент, когда казалось, что он полетел носом в бездну и уже ничто не спасет его; справа, слева оглушительно лопались снаряды зениток, выхватывая из мрака то крыло, то борт; война обрушилась на У-2 всей своей дьявольской злобой и мощью, завыла, загрохотала, заревела, пытаясь схватить, смять, испепелить, уничтожить, швырнуть наземь; потом все прекратилось так же мгновенно, как началось. Пилот спикировал к земле, опять она, спасительница, укрыла их. Огненная полоса — фронта осталась позади. Можно перевести дыхание…
— Испугался, дружище?
Алексей не узнавал своего голоса. Какой-то сдавленный, чужой. От такой встряски не скоро отойдешь. Ему почудилось, что и мотор гудит не так, как прежде, но уверенная спина и затылок пилота убеждали, что все идет нормально.
— Ух, черт, дали прикурить, а, Яранг? Один хитроумный товарищ сказал, как жить просто: надо научиться легко и без угрызений совести переносить чужие неприятности… Понимаешь, чужие! Хитрый бес! Ну, а как быть со своими?
Самолет рокотал опять ровно, без перебоев, и вместе с этим звуком тянулся будто по ниточке; и Алексей мог теперь дать выход чувствам, беседуя с собой или с Ярангом, который по обыкновению предпочитал отделываться молчанием. Великолепная позиция! Никогда не узнают, умный ты или дурак…
Впрочем, если иметь в виду Яранга, тут у Алексея не было сомнений: умный, только умный! Мудрец!
Алексей взглянул на светящийся циферблат часов. По времени пора быть на месте. И почти в ту же минуту внизу показались три желтые точки. Костры. Сразу отлегло. Долетели все-таки!
Пилот поднял самолет немного вверх, затем зашел со стороны ветра и, выключив мотор, стал планировать. Вспыхнул синий огонек. Пора прыгать.
Начиналась вторая ответственная часть полета — высадка с парашютом. Слышно было, как ветер тоненько, по-собачьи, поскуливал в обтяжках. Можно подумать, что в самолете сидит еще один пес и горюет, что его не берут с собой, оставляют в этом утлом сооружении из фанеры и крашеной парусины с многочисленными заплатами на плоскостях и фюзеляже.
Перевесив голову через борт, Алексей напряженно всматривался в расплывчатую мглу. Где придется приземляться, не видно, хоть глаз выколи. Осторожно вылез на крыло, цепко держась руками за край кабины. Костры отошли влево. Теперь улавливалось даже колебание языков пламени. Около них мелькают черные точки — ожидающие люди.
— Яранг, ко мне!
Вот они и оба на крыле. Алексей крепко держал собаку. Дует-то как, вот-вот снесет!
Впрочем, на все ушли считанные мгновения…
— Прыгай…
Алексей разжал руки, и ветер мягко столкнул с гладкой поверхности крыла сперва более легкую собаку, затем человека — как слизнул. И почти тотчас захлопал парашют, с шуршанием раскрылся шелковый купол, толчок, рывок и падение прекратилось. Алексей закачался на невидимых воздушных волнах.
Приземлялся вслепую. Сперва проплыла темная масса — лес; он едва не зацепился ногами за вершины, но вовремя принял меры, чтоб избежать неприятного столкновения. Дергая за стропы, словно кучер за вожжи, он унял парашют и направил на чуть белеющую прогалину в темных пятнах — видимо, кустов. Его протащило по кочкарнику, по бурелому, еще ударило обо что-то так, что заныло в боку. Наконец, удалось ухватиться за корягу и остановить скольжение. Парашют кромкой коснулся подмерзшей земли, закачался и потух. Приехали.
Алексей поднялся. Под ногами зачавкало. Так и есть: трясина. Низменная, заболоченная лесистая местность не позволяла совершить здесь посадку даже такому нетребовательному самолету, как У-2. Партизаны информировали правильно. Потому и пришлось прибегнуть к услуге парашюта.
Самолет уже улетел. Пропал даже его звук.
Ну, а как Яранг? Может быть, его все еще несет ветром, как семечко одуванчика? Тихо… Алексей приложил к губам свисток.
За жизнь Яранга он не опасался, или почти не опасался (какое-то сомнение бывает всегда). Автоматическое устройство было проверено многократно, работало безотказно. Другое дело — куда он опустится. Яранг не мог пользоваться стропами, как рулями, он — настоящая игрушка в руках ветра…
И действительно, Алексей давно уже успел собрать парашют, а Яранг все еще болтался между небом и землей, плывя по воле воздушных течений. В свое время это была самая трудная задача — хорошо приземлять собаку. Теперь, вроде, было предусмотрено все. Мягкая кожаная шлейка удобно обхватывала туловище и не только не давала собаке сорваться вниз камнем, но и удерживала ее в горизонтальном положении. И все же, чего приятного находиться распластанным в воздухе, беспомощно болтая всеми четырьмя лапами! Нечего сказать, позочка для уважающей себя собаки… А главное — ощущение полнейшего бессилия. Лаять, и то бесполезно! Первое время на тренировках Яранг просто исходил лаем, и даже визжал и скулил, словно глупый щенок-несмышленыш, оказавшийся в трудном положении. Потом постепенно привык и перестал выражать недовольство.