Твоя... Ваша... Навеки
Шрифт:
Арсенио с откровенной неохотой убирает руки, Байрон поправляет и застегивает платье. Наклоняется к самой моей шее, задевает чуть влажную кожу кончиком носа, дыхание инкуба тревожит завитки волос возле лица.
— Ты о чем-то беспокоишься.
С трудом сдерживаюсь, дабы не вздрогнуть, вспоминаю запоздало о способности инкубов к эмпатии в отношении партнерш.
— Конечно, беспокоюсь. Не привыкла я к… подобному.
— Значит, привыкнешь, — Арсенио расправляет верхнюю юбку, прикрывая мне ноги.
— Не уверена…
— К хорошему быстро привыкают и люди, и нелюди, уж поверь.
Верю, да только не в этом проблема.
— Клянемся, что в ближайшее время не будем повторять такого… по крайней мере, в общественных местах, —
— И потому давай ты не станешь затягивать с решением, — добавляет Арсенио, вытягиваясь рядом со мною на покрывале. Срывает травинку и начинает лениво грызть зеленый кончик. — Все равно из идеи изобразить соперничающих ухажеров ничего не вышло… может, и затевать не стоило… все все видят и выводы делают… где не знают наверняка, там сами дофантазируют, причем так, что только позавидовать сему высокому полету мысли останется…
И ныне наше появление в свете втроем лишь порождает новые слухи да усугубляет ситуацию. А дальше и впрямь будет только хуже.
Я размышляю об этом, пока мы сидим втроем, болтая о всяких пустяках. Домой мы возвращаемся в сумерках, хотя и не слишком поздно — обычно я приезжаю много позднее. На прощание каждый меня целует и на сей раз отнюдь не целомудренно в щеку, но в губы, страстно и настойчиво, отчего у меня подгибаются ноги и кружится голова. Наконец меня отпускают, желают доброй ночи и я, опять смущенная, охваченная новой вспышкой желанием, иду в дом. Пользуюсь парадным входом, переступаю порог и замираю, прислушиваясь к царящей в доме тишине. Запах подсказывает, что Эван и Тесса здесь, они никуда не уходили, более того, весь день были дома, и я направляюсь в гостиную. Помещение освещено лишь разожженным в камине огнем, но тут появляются знакомые голоса, сочащиеся через приоткрытую створку высокого, в пол, окна. Приближаюсь бесшумно, встаю сбоку от окна, так, чтобы меня нельзя было сразу заметить снаружи, смотрю на брата и Тессу, сидящих на качелях на заднем дворе, озаренном светом двух фонарей возле самого дома. Деревянное сиденье качелей достаточно длинное, чтобы вместить двоих, и Тесса забралась на него с ногами. Девушка что-то говорит Эвану, жестикулируя и иногда указывая куда-то в еще бледное вечернее небо, — я не прислушиваюсь, хотя могла бы. Брат слушает Тессу внимательно, сосредоточенно, взгляд скользит между оживленным лицом девушки и тем, на что она указывает, Эван улыбается мягко, отвечает, и по глазам его я понимаю вдруг, сколь важна, дорога ему Тесса.
Любит он ее?
Возможно. Порою любви требуется время, чтобы росток первых чувств окреп, потянулся навстречу благодатному солнцу, разросся, становясь сильным, непоколебимым. Порою любовь вспыхивает с одного взгляда, того самого, который принято считать первым, разгорается едва ли не в мгновение ока лесным, все поглощающим на пути своем пожаром. А порою зарождается с взгляда второго, неявная, почти бесшумная, осторожная, оплетает сетями незаметно, привязывает к избраннику узами незримыми, но неразрывными и однажды ты просто понимаешь, что жизнь без него, того, кого стал важен твоему сердцу, будет пустой, что его счастье, его благополучие тебе дороже своего.
Отступаю от окна и поднимаюсь на второй этаж — не хочу портить вечер Эвану, вызывая раздражение запахами обоих инкубов.
И тем же вечером принимаю решение.
Следующий день идет своим чередом, я занимаюсь домашними делами, обдумываю, как лучше рассказать инкубам о решении. В душе неожиданно поселяется спокойствие, уверенность, что все складывает так, как должно складываться. Мне не просто приятно внимание этих мужчин, мне важны они сами, моя жизнь станет совсем иной без них, что до того, что их двое и они инкубы… что же, лишь Каро Рыжехвостой ведомы причины, по которым
Эван не будет одинок, у него есть Тесса и, как знать, может, однажды они смогут покинуть Лилат и жить там, где захотят, быть счастливыми настолько, насколько сами себе позволят. Брат больше не должен и не обязан заботиться обо мне, делать все ради моего благополучия и удачного будущего, выводить меня за стены полиса, обустраивать мою жизнь вне Лилата. Я уверена в инкубах, реши они воспользоваться мною лишь как вкусной девственницей, взять разок и позабыть поутру — воспользовались бы уже давно, безо всякого принуждения, без необходимости во всеуслышание объявлять о нашем союзе и скреплять его узами законного брака. С улыбкой вспоминаю, как когда-то давно Финис поцеловал меня — то был совершенно неуклюжий, робкий юношеский поцелуй и, наверное, первый для меня, не вызывающий отвращения. Те два или три поцелуя, случившиеся в моей жизни до того, всегда оказывались против воли, злые и омерзительные до тошноты, прежде, чем мне удавалось отбиться от напавших или дождаться помощи от брата. После, разумеется, были еще, пока Эван не видел, не отличающиеся особой сноровкой со стороны Финиса. Тогда я даже заподозрила, что он и вовсе толком никогда прежде не целовал девушку…
И единственная моя попытка соблазнить его под влиянием полнолуния, когда я вообразила вдруг, что так будет только лучше для всех, я ведь видела, как он смотрел на меня, знала, что чувствовал, и мне, сказать по чести, нравилось молчаливое его, застенчивое обожание, нравилось, что он не лез ко мне, не распускал руки, не говорил пошлостей, полагая, будто меня должны возбуждать подобные сальности.
Ужасная, неловкая попытка, закончившаяся его твердым отказом и моим стыдом. После я решила, что никогда, ни под каким видом не должна поддаваться инстинктам, не должна давать себе воли, по крайней мере, пока не взойду на брачное ложе. Мужчины-оборотни могут делать что пожелают, но у нас, женщин-оборотней, такой свободы нет.
Смешно ныне сравнивать то, что было тогда, с произошедшим накануне. Арсенио и Байрон инкубы и они старше, опытнее, чем был Финис в те годы…
Щеки заливает краска при мысли, как далеко инкубы могли бы зайти, позволь я подобное, и именно в этот момент по обыкновению смущенная Дороти шепотом, точно опасаясь, что Эван услышит ее, сообщает о приезде Клеона.
Спокойствие рушится в одно мгновение, будто и не было его.
В первую минуту я даже не могу сообразить, что ему, гостю незваному, нужно, чувствую лишь, как умиротворение, скоротечное, как и все хорошее в моей жизни, покидает меня, словно последнее летнее тепло, уступающее промозглой сырости межсезонья. Затем вспоминаю и, велев Дороти держать язык за зубами, выхожу из дома.
Мобиль и хозяин его ждут на прежнем месте, точно и не уезжали никуда. Клеон наблюдает за моим приближением через незатемненное лобовое стекло, тянется, открывая дверь переднего пассажирского места. Я сажусь, демонстративно громко хлопаю дверцей, поворачиваюсь к инкубу, гляжу на него требовательно — пусть не думает, будто сегодня все снова пойдет по привычному сценарию.
— Слышал, вы дивно повеселились на музыкальном вечере у леди Мару, — произносит Клеон, явно и сам не торопясь переходить к обычным своим действиям.
— Не думала, что тебе интересны салонные сплетни, — роняю я. — К тому же никто из нас не сказал и не сделал ничего дурного или скандального тем вечером.
— Ты не поверишь, но Валентина любит пересказывать последние светские новости с энтузиазмом не меньшим, нежели прочие охочие до грязных подробностей кумушки. На людях-то она ничего такого себе не позволяет, зато когда мы наедине…
Волчица скалится недовольно, не желая ничего слушать о других женщинах выбранных ею мужчин, да и я сама возмущена подобными деталями чужой личной жизни.