Ты и твое имя

Успенский Лев Васильевич

Вероятно, А. П. Чехов просто-напросто сочинил такую смешную фамилию. А почему «сочинил»? Тот же Клейнпауль, дивясь неожиданностям еврейского именословия, приводит такие, кажущиеся ему особенно странными, фамилии: Центнершвер («Весом в центнер»), Ихзельбст («Я сам»), Шувихсе («Сапожная вакса, гуталин»), или Вольгерух («Благовоние, аромат»). Значит, это не выдумка. Да и лет пятнадцать назад во всех газетах мира рассказывалось о скандале, происшедшем в Англии с одним из ее министров, по фамилии Про-фьюмо. Профьюмо — английское произношение итальянского слова «профумо», а оно значит именно «Аромат».

Каждый, кому приходилось наблюдать удивительный пестроцвет еврейских фамилий, почти обязательно задавался вопросом: как и откуда могли взяться они, почему они так не похожи одна на другую, почему среди них такое множество как будто выдуманных нарочно с целью произвести озадачивающее, странное впечатление, — Риндкопф (Телячья голова), Пульфермахер (Делающий порох), Канегиссер (Поливальщик из лейки) и тому подобное?

Еще более поражает разнородность этого списка: рядом встречаются и такие, которые, безусловно, как-то связаны с русскими или польскими корнями (Спивак, Плотник, Пашерстник, Черномордик) и, несомненно, происходящие от корней немецкого языка, например, Шварц (Черный), Гольдберг (Золотая гора), Рубинштейн (Рубиновый камень), Фрейман (Вольный человек). И тут же вы наталкиваетесь на сочетания звуков, не объяснимые ни из каких европейских языков: Раппопорт, Хейфец, Лифшиц, Меламед, Шамес, Зархи и т. д.

Все эти тайны имеют свои разгадки, и коренятся они в сложном и трудном прошлом еврейского народа. Известно, что за период так называемой новой истории он много раз переселялся из страны в страну, видоизменяя свои обычаи, свою внешность и даже самый язык. Не говоря уже о странах Востока, евреи самой Европы делятся на две резко отличающиеся по языку ветви — южных, испанских евреев («сефардим») и северных, немецких, так называемых «ашкеназим». Первые говорят на языке, имеющем много общего с испанским (с примесью мавританских слов); вторые пользуются так называемым «идиш»; он построен на основе немецкого языка, с изрядным количеством славянских элементов. В одном романе, написанном французским евреем и описывающем жизнь евреев Франции, недаром трое братьев, сидя в парижском кабачке, поют шутливую народную песенку:

Дрей хазерим тринкен квас («Три свинушки хлещут квас»),

в которой, как легко понять, первое слово первой строки немецкое («дрей»—три), второе—древнееврейское («хазер»—свинья), третье—опять немецкое («тринкен»—пить) и четвертое—русское (квас).

Вполне естественно, что в такой сложной языковой среде могли образоваться самые разнообразные, ничуть друг на друга не похожие фамилии.

Если очень распространенные фамилии Соколик, Резник, Белоцерковский, например, родились, несомненно, на востоке Европы, в Польше, на Украине или в России, то столь же бесспорно, что такие фамилии, как Рейнгольд (Золото Рейна или Чистое золото), Фогельгезанг (Птичье пение) или Берлинер (Житель Берлина) могли создаться только в Германии.

Многие носят ясный отпечаток испанского языка; так, Раппопорт, весьма вероятно, надо расшифровать, как искаженное «ребе д'Опорто», то есть «Португальский раввин»; другие же восходят к древней, полузабытой стихии подлинного древнееврейского семитического языка; Клейзмор(Музыкант), Шамес (Служитель в синагоге), Нехамкес (сын Нехамы)… Надо сказать, что очень часто составные части, взятые из совершенно разных языков, великолепно уживаются тут в одном имени-слове: корень еврейский, а суффиксы русские; основа немецкая, окончания же типично славянские. Фамилия Рохлин состоит, например, из древнееврейского слова-имени Рахиль (в идиш — Рохэл), означающего «овца», и типично русского суффикса патронимической принадлежности «-ин», того же самого, что в наших «Марф-ин» или «Шуб-ин». Точно так же фамилия Рабинович сложена из древнееврейского «ребе» (учитель), звучащего в русской передаче как «раввин», и нашего «-ович»; оно значит, как мы хорошо знаем, «сын такого-то», «Равви-нович».

То же самое можно сказать про такие еврейско-немецкие гибриды, как Цфасман, Янкельзон или Гольдманн-Леви.

Все это понятно. Но, спрашивается, каким же все-таки образом возникли фамилии, удивляющие уже не формой, а значением, смыслом своим, такие, как то же «Я самый» (Ихзельбст). Объяснение этому следует искать опять-таки в истории еврейского народа.

Как и многие другие народы, евреи очень долго не знали того, что мы называем фамилиями. Подобно арабам, они отлично обходились без них, именуя друг друга только по личному имени и имени отца: Хисдаи бен-Исаак, Манассе бен-Израиль; частица «бен» в точности соответствует тут арабскому «ибн», с которым мы уже знакомы.

До поры до времени это не вызывало никаких особых неудобств; ведь и те народы, среди которых жили евреи, тоже долгое время не пользовались родовыми именами. Но постепенно положение изменилось; в мире, где жизнь сильно усложнилась, где с каждым днем все более развитыми и запутанными становились отношения между людьми, фамилии стали не только удобным, но и необходимым обыкновением. Их употребление стало в Западной Европе всеобщим: по фамилиям выдавались паспорта, по фамилиям набирались рекруты в армии, взимались налоги, по тем же фамилиям полиция производила свои розыски. И то, что среди большинства людей, имевших эти фамилии, жил народ, у которого их не было, стало выглядеть недопустимым с точки зрения властей беззаконием.

Вот почему в конце XVIII и начале XIX века в европейских государствах был опубликован ряд законов, по которым предписывалось всем евреям добровольно избрать себе те или иные фамилии. Эта непривычная мера вызвала сопротивление со стороны большинства еврейского населения: пользы для себя от новых имен они не видели никакой, а хлопот и неудобств предугадывали множество.

Тогда по отношению к непокорным были приняты насильственные меры. Специальные чиновники получили, например, в Австрии уже в восьмидесятых годах XVIII столетия право награждать каждого еврея любой фамилией по своему собственному усмотрению, если те отказываются придумывать их для себя сами.

Вот тут-то и началась сущая свистопляска сочинительства. Австрийские «аудиторы» быстро обнаружили в новом законе источник получения всяческих выгод: ведь они могли навязать человеку такую фамилию, которую было неловко, противно или оскорбительно носить. В то же время они имели право утвердить или запретить фамилию красивую, благозвучную; значит, за такое благодеяние можно было получить взятку. Естественно, что люди побогаче и пообразованнее готовы были идти на всякие расходы, лишь бы к ним не приклеивалось навек какое-нибудь дурацкое прозвище; в то же время беднота, мало знакомая с новым обыкновением, довольно равнодушно относилась к этим именам, придерживаясь старинного правила:

«Меня хоть горшком назови, только в печку не ставь!» Почти у каждого человека в те времена было, кроме имени, еще и прозвище — чаще насмешливое или презрительное, чем уважительное. «Аудиторы» охотно закрепляли за человеком нелепую или юмористическую кличку совершенно бесплатно; вот если он назывался благозвучно, за сохранение этого прозвища в виде фамилии требовалась уже уплата денег. А часто возникала угроза, что прозвище более или менее сносное заменят другим, противоположным по смыслу, или так исказят, что рад не будешь. Словом, все стало возможным и за все теперь приходилось платить.