Ты и я
Шрифт:
Она взглянула вниз на Карди и с восхитительной улыбкой проговорила:
— Дорогой, я хоту коги!
Сегодня положительно день воспоминаний! "Я хоту коги" — так трехлетняя Тото повторяла слова матери, лениво требовавшей, чтобы ей подали кофе. Верону очень забавляло, что малютка копирует ее.
Тото была дня нее игрушкой, которая, утратив обаяние новизны, утратила и право на ее нежность.
Карди это смутно чувствовал, но даже мысленно не договаривал.
Он обернулся к входившей Тото. Она вложила в его руку прохладную ручку и улыбнулась ему. Глаза ее скользнули по морю, потом остановились на его лице.
На
— Вот что плохо в днях рождений: они заставляют вспоминать, правда? Я, видишь ли, посмотрела на тебя из окошка, и сердце у меня упало: у тебя был вспоминающий вид. Я была еще в штанишках, но кое-как напялила остальное и сломя голову бросилась к тебе. Не надо, папочка, в этот день рождения, не надо, дэдди мой!
Карди улыбнулся, глядя на нее сверху вниз. Ее интуиция, ее любовь пробудили ответный отзвук.
— Ну-с, можешь распоряжаться мною! — сказал он. — Что ты выбираешь? Итальянский ресторанчик на скале — только ты да я, да Скуик, — или настоящий прием?
Тото задумалась.
— Кажется, первое, — объявила она. — Чарльз становится сентиментальным, и это могло бы испортить вечер.
— Он хочет, чтобы ты вышла за него? — спросил Карди напрямик.
— Как будто, — отозвалась Тото. — Я говорю, что мне еще рано и всякое такое, но он хочет, чтобы мы вроде как обручились, на два года, скажем, а я не могу. Я его люблю, понимаешь, люблю, как волосы у него лежат, и голос его, и его славные средневековые взгляды на женщин, но он не мог бы заменить мне солнце, луну, звезды, и узнай я, что никогда больше не увижу его, мне вовсе не показалось бы, что свет померк. С ним я чувствую себя не более романтично настроенной, чем когда купаю Давида и Ионафана. А надо чувствовать себя романтично настроенной с человеком, за которого собираешься выйти замуж. По крайней мере, я хочу чувствовать. Чарльз в моей жизни у места, но в нем — не вся жизнь.
Она высвободила руку и свистнула. Появились Давид и Ионафан.
Карди смотрел, как она принялась вытаскивать из шелковистой шерсти Ионафана застрявший у уха репей. Янтарными глазами следил за операцией и Давид.
Тото болтала:
— Кто-нибудь, глядя, сказал бы: "О, у вашей пекинской собачки репей на ухе! Бедняжка! И как терпеливо наблюдает ваш терьер (прекрасные собаки, отличные сторожа!), как терпеливо стоит!" Так говорил бы человек узкий, с убогим воображением, — ему и в голову не пришло бы, что тут, собственно, в высочайшее ухо мандарина, приближенного к китайскому императору, осмелился впиться дерзкий и низкий паразит и что близкий друг китайского сановника — английский джентльмен-землевладелец, будучи свидетелем во время их совместной прогулки плачевного происшествия, счел, разумеется, своим долгом выразить пострадавшему всяческое сочувствие в трудную минуту.
— Сколько слов! — прошепелявил Бобби, неслышно, благодаря своим мягким башмакам, выходя на террасу и останавливаясь подле Карди.
Китайский сановник приветливо помахал ему навстречу пушистым хвостиком, а отпрыск английской аристократии радостно залаял.
— Подарок вам, Тото, — пробормотал Бобби, вытаскивая коробочку из кармана. — Купил в Париже прошлой весной.
Тото предоставила Ионафану заняться дальнейшим
— Как листочек, тоненький, — говорила она. — О, дэдди, подумай…
— Для "Золотых снежинок" годится, — серьезно объяснил Бобби. — Я, разумеется, примерил сначала.
Они вместе уложили в портсигар дюжину папирос. На террасу вышел Чарльз Треверс в сопровождении лакея, который нес кофе.
Карди встретился с ним впервые в Париже, затем он оказался в Гамбурге и далее — здесь, в Копенгагене. Карди нравился молодой американец, очень богатый, воспитанный, прямой юноша, на котором лежал отпечаток какой-то необычайной и приятной чистоплотности, составляющей, по-видимому, торговое клеймо молодой Америки. Он извлек на свет Божий неизбежные чайные розы и небольшой таинственный сверток, перевязанный ленточкой и завернутый в папиросную бумагу, из которой выглядывала черная мордочка. Тото схватила сверток, сорвала бумагу, и на нее залаял крошечный щенок.
— Вы посмотрите на его ошейник, — сказал, улыбаясь, Треверс.
Тото нагнула голову щенка и увидела на ошейнике, величиной с браслет, золотую пластинку с надписью: "Саул. Принадлежу Гардении Гревилль. Счастливый песик!"
Тото довольно рассмеялась, глядя на Треверса поверх маленькой эбеновой головки.
— Какие милые мысли приходят вам в голову! — сказала она. Чарльз вспыхнул, а Карди подумал с состраданием: "Бедняга!"
Они пили кофе с тортом на террасе, и Скуик (Squeak (англ.) — писк, визг.) разливала. (Довольно упомянуть, что ее настоящее имя было Вильфрида, чтобы люди сообразительные догадались, откуда пошло это прозвище.)
Скуик была родом из Австрии, и девять лет тому назад Карди впервые беседовал с ней, — наряду с несколькими дюжинами других кандидаток она предлагала свои услуги в качестве гувернантки. Тото присутствовала при этом, и каждая кандидатка считала долгом расточать нежности по ее адресу. Скуик не нежничала: она вошла в своей клетчатой блузе и темной юбке, в шляпе, которая явно была приобретена по необходимости, а не для украшения, посмотрела на Карди робкими голубыми глазами и очень просто объяснила, что ее бросил муж. Карди тотчас же угадал, что за топорной, спокойной внешностью скрывается существо, страдающее так же, как он.
Он безжалостно спросил:
— Вы все еще любите его?
И Скуик с тихим достоинством, слегка краснея и чуть не плача, откровенно ответила:
— Конечно, люблю. На следующий вопрос:
— Нет, детей у меня нет. Мне всегда хотелось иметь ребенка.
Тото серьезно сказала:
— Как вы думаете, могли бы вы полюбить меня?
Скуик, разумеется, обожала ее все эти годы и невероятно баловала.
Сегодня, одетая в лучшее свое платье, которое Тото выбрала для нее в Париже, а Скуик испортила, насадив ненужные украшения и доделав длинные рукава, — Скуик улыбалась, слушала и была довольна всем миром. За Чарльза она не огорчалась, хотя и была искренне расположена к нему. На ее взгляд, ему повезло уже тем, что посчастливилось влюбиться в такую Тото. Они с Тото одинаково свободно говорили по-немецки и по-французски. Иной раз переходили на английский. Тото нравился акцент, с которым говорила по-английски Скуик.