Ты кем себя воображаешь?
Шрифт:
И каждый раз, как Фло принимала приглашение, оказывалось, что на этот день намечена грандиозная варка варенья, или закрутка большой партии домашних консервов, или поклейка обоев, или весенняя уборка, или обмолот. Природу Фло во время этих визитов видела только через забор, когда выплескивала грязную воду от мытья посуды. Фло никак не могла понять, зачем продолжает приходить или почему сразу не уходит. Путь был долгий, и разворачиваться и шлепать всю дорогу обратно в город как-то не хотелось. И вообще, эти люди были какие-то беспомощные, просто жалко их становилось. Сестра епископа убирала стеклянные банки на хранение грязными. Принесешь их из погреба, а они все мохнатые от плесени, на дне
Так получилось, что, когда сестра епископа умирала в больнице, Фло тоже там лежала. Ей должны были делать операцию на желчном пузыре (это событие Роза смутно помнила). Сестра епископа узнала, что Фло в той же больнице, и выразила желание с ней повидаться. Поэтому Фло позволила перегрузить себя на кресло-каталку и отвезти по коридору в другую палату, и, только увидела женщину на больничной койке — когда-то высокую, с гладкой кожей, а теперь всю костлявую и пятнистую, одурманенную лекарствами, изъеденную раком, — у нее сразу страшно потекла кровь из носу. Это было первое и последнее кровотечение из носу в ее жизни. Красная кровь так и хлестала, рассказывала она, что твои гирлянды на праздник.
Медсестры так и забегали по коридору туда-сюда. Казалось, эту кровь ничто не остановит. Когда Фло подняла голову, струя хлестнула прямо на постель умирающей, а когда опустила, кровь потекла ручьями по полу. Наконец ее всю обложили пузырями со льдом. Она так и не попрощалась с женщиной, лежащей на койке.
— Я с ней так и не попрощалась.
— А ты хотела?
— Ну да. О да. Еще как хотела.
Каждый вечер Роза приносила домой груз учебников. Латынь, алгебра, древняя история, история Средних веков, французский, география. «Венецианский купец». «Повесть о двух городах». «Короткие поэмы и стихотворения». «Макбет». Фло относилась к учебникам с неприязнью, как и к любым другим книгам. Казалось, неприязнь усиливается пропорционально толщине и весу учебника, темному колориту и мрачности обложки, а также длине и сложности слов в названии. «Короткие поэмы» привели Фло в ярость, потому что, открыв книгу, она обнаружила поэму в пять страниц длиной.
Фло коверкала названия. Роза считала, что Фло делает это нарочно. «Ода» произносилась с ударением на последнем слоге, а «Улисс» заканчивался долгим шепелявым «ф», словно главный герой был пьян.
Отец Розы был вынужден спускаться со второго этажа дома на первый, чтобы ходить в уборную. Он повисал на перилах и двигался медленно, но без остановок. На нем был бурый шерстяной халат с кисточками на поясе. Роза избегала смотреть отцу в глаза. Она боялась увидеть не столько следы болезни, сколько дурное мнение о ней самой, написанное у него на лице. Безусловно, это для отца она приносила книги. Для того, чтобы перед ним похвалиться. И он смотрел на ее книги, он в жизни не мог пройти мимо книги без того, чтобы не взять ее в руки и не посмотреть название. Но говорил только: «Смотри, а то станешь чересчур умная».
Роза считала, что отец так задабривает Фло на случай, если та слышит. Фло в это время была в лавке. Впрочем, Роза видела, что отец всегда говорит с расчетом на возможное присутствие Фло, где бы она в этот момент ни находилась. Он старался подлизаться к Фло, предвидеть ее возможные возражения. По-видимому, он для себя все решил. Безопасней иметь Фло в союзниках.
Роза ему никогда не возражала. Когда он говорил, она машинально склоняла голову, сжимала губы — общее выражение лица было скрытным, но без явного неуважения. Она была осмотрительна. Но отец видел ее насквозь: ее непреодолимое желание красоваться, надежды на то, что она добьется высокого положения, головокружительные амбиции. Он все видел, и Розе было стыдно уже оттого, что она рядом с ним. Она чувствовала, что каким-то образом опозорила отца — позорила его с момента своего рождения, а в будущем опозорит еще сильней. Но она не раскаивалась. Она осознавала свое собственное упрямство и не намерена была меняться.
Роза знала, что идеалом женщины для отца была Фло. Собственно, он не уставал повторять это. Женщина должна быть энергичной, практичной, экономной, всякое дело должно гореть у нее в руках; она должна иметь острый житейский ум; должна уметь торговаться, командовать людьми, видеть их насквозь, что бы они из себя ни строили. Но в то же время, что касается умственной жизни, женщина должна быть простодушной, почти как ребенок; презирать карты и длинные слова, книжную ученость; голова у нее должна быть очаровательным образом забита искореженными обрывками знаний, предрассудками и народными приметами.
— У женщин голова работает по-другому, — сказал однажды отец Розе, когда между ними царило перемирие и даже дружелюбие — Роза тогда была помоложе. Возможно, отец забыл, что Роза и сама в будущем станет женщиной. — Они верят в то, во что им нужно верить. Ход их мысли никак не проследить.
Это говорилось по поводу убеждения Фло, что человек, ходящий по дому в калошах, непременно ослепнет.
— Зато они умеют управлять жизнью — такой уж у них талант. Это не в голове. В некоторых отношениях они ловчей мужчин.
Таким образом, преступление Розы частично состояло в том, что она — особа женского пола, но упорствует в заблуждении, не желая становиться женщиной правильного типа. Но это было еще не все. Настоящая беда заключалась в том, что в Розе сочетались и продолжались качества отца, которые он сам считал худшими. Все недостатки, что он успешно задушил, прекратил в себе, снова всплыли на поверхность в Розе, и она отнюдь не выказывала готовности бороться с ними. Она грезила и уходила в себя, она была тщеславна и обожала работать на публику; она жила исключительно воображением. Она не унаследовала от отца того, чем он гордился, на что полагался в жизни, — сноровку, обстоятельность и старание в любой работе. Правду сказать, Роза была чрезвычайно неуклюжа, халтурила, все время норовила упростить себе жизнь. Сам вид Розы — то, как она стоит, бултыхая руками в тазу для мытья посуды, мысли витают где-то далеко, задница уже толще, чем у Фло, косматые волосы торчат кое-как, — само зрелище, сам факт существования крупной, ленивой, поглощенной собою дочери, казалось, наполняет отца раздражением, меланхолией, почти отвращением.
Роза все это знала. На то время, пока отец проходил через комнату, она застывала совершенно неподвижно и видела себя его глазами. В эти минуты она тоже ненавидела самое пространство, занятое ее телом. Но стоило отцу выйти, и она приходила в себя. Она снова погружалась в собственные мысли или в глубины зеркала, у которого в том возрасте проводила много времени, нагромождая волосы в высокую прическу, поворачиваясь боком, чтобы полюбоваться линией бюста, или оттягивая кожу у висков, чтобы увидеть себя с раскосыми глазами — самую малость, зазывно раскосыми.
Она прекрасно знала, что чувства отца к ней этим не исчерпываются. Знала, что, вопреки почти неудержимому раздражению и мрачным прогнозам на ее будущее, он гордится ею; правда — вся, окончательная правда — заключалась в том, что он не хотел бы видеть ее иной и желал, чтобы она была такая, как есть. Во всяком случае, отчасти желал. Разумеется, он вынужден был постоянно отрицать это. Из смирения — и из духа противоречия. Противоречивое смирение. Кроме того, ему надо было делать вид, что он почти во всем согласен с Фло.