Ты кем себя воображаешь?
Шрифт:
Отец тогда сказал: старики где-то подцепили идею, что эта штука в западной части неба, похожая на звезду, – первая, что появляется после захода солнца, – на самом деле воздушный корабль, зависший над городом Бэй-Сити в штате Мичиган, на том берегу озера Гурон. Американское изобретение – американцы повесили его в небе, чтобы оно соперничало с небесными телами. Старики единодушно верили в эту теорию – она укладывалась в их представление о мире. По их мнению, эта штука освещалась светом десяти тысяч электрических лампочек. Отец Розы безжалостно спорил с ними,
– Какие невежды! – сказала Фло.
Роза тут же поняла – и знала, что отец тоже понял, – что и Фло никогда не слыхала о планете Венера. Чтобы отвлечь их, а может, чтобы косвенно извиниться, Фло поставила чашку на стол и вытянулась в воздухе меж двух стульев: голова на том, на котором Фло только что сидела, а ступни опираются о другой. Непонятно, когда она при этом успела целомудренно зажать подол юбки меж колен. Тело было прямое как доска. Брайан в восторге закричал:
– Сделай трюк! Сделай трюк!
Фло была очень гибкая и очень сильная. В минуты особой радости или если нужно было отвлечь всеобщее внимание, она исполняла акробатические трюки.
Семья молча смотрела, как Фло поворачивается, не помогая себе руками, – только отталкивается сильными ногами, упираясь ступнями. Потом все торжествующе закричали, хотя видели этот трюк и раньше.
Когда Фло поворачивалась, Розе представился тот воздушный корабль – прозрачный продолговатый пузырь, унизанный цепочками алмазных огней, плывущий в полном чудес американском небе.
– Планета Венера! – воскликнул отец, аплодируя Фло. – Десять тысяч электрических лампочек!
В комнате царила атмосфера снисходительности, расслабленности, даже с привкусом счастья.
Годы спустя, много лет спустя, воскресным утром Роза включила радио. К тому времени она жила уже одна, в Торонто.
– Ну что вам сказать! Тогда совсем другая жизнь была. Совсем. Тогда всё были лошади. Лошади и телеги. Гонки устраивали на двуколках, вдоль главной улицы, по субботам, вечером.
– Совсем как гонки колесниц, – говорит голос ведущего или интервьюера, гладкий, подбадривающий.
– Этих я сроду не видал.
– Нет, сэр, я говорю про древних римлян. Задолго до вас.
– Да уж, должно быть, еще до меня. Мне сто два года, вот как.
– Замечательный возраст, сэр.
И впрямь.
Роза оставила радио включенным, пока возилась на кухне, варя себе кофе. Ей показалось, что это интервью ненастоящее, что это сцена из какой-то пьесы, и даже захотелось узнать, что за пьеса. Так воинственно и тщеславно звучал голос старика, так безнадежно и встревоженно – под верхним слоем натренированной мягкости и спокойствия – голос интервьюера. Как будто все рассчитано на то, чтобы радиослушатели представили себе журналиста, который подносит микрофон беззубому, гордому собой столетнему старцу и при этом думает: «Что я здесь вообще делаю и о чем мне с ним говорить дальше?»
– Должно быть, это было опасно.
– Что опасно?
– Гонки двуколок.
– И еще как! Опасно. Лошадь, бывало, понесет. Несчастных случаев было много. Бывало, парня потащит по гравию и все лицо ему раскровянит. Если б насмерть убило, крику было бы куда меньше.
Пауза.
– Были лошади с высоким шагом. А некоторым приходилось горчицу под хвост совать. Некоторые не желали выступать, хоть ты чего. Такие уж они, лошади-то. Одни будут работать, пока не свалятся, а другие тебе не помогут и хер из котелка со смальцем вытащить. Хе-хе.
Значит, интервью все-таки настоящее. Иначе эти слова не выпустили бы в эфир, не рискнули бы. Но если старик такое сказал, то это ничего. Местный колорит. В устах столетнего старца все звучит невинно и очаровательно.
– Несчастные случаи тогда все время были. На фабрике. На литейном. Защиты всякие не придумали еще.
– Наверно, забастовок тогда было меньше? И профсоюзов тоже?
– Сейчас народ обленился. Мы тогда работали и рады были, что работа есть. Рады были, что работа есть.
– Телевизоров у вас тогда не было.
– Не-а, не было тиливизеров. Радива тоже не было. И кина.
– Так что вы сами себя развлекали как могли.
– Точно, так оно и было.
– Должно быть, вы приобретали уникальный опыт, как не суждено нынешней молодежи.
– Опыт…
– А вы не могли бы нам рассказать что-нибудь об этом?
– Я однажды сурчатину ел. Зимой как-то. Вы бы такое в рот не взяли. Хе…
Воцарилась благоговейная пауза, а потом интервьюер сказал:
– Вы слышали интервью, которое мы взяли у мистера Уилфреда Неттлтона из города Хэнрэтти в провинции Онтарио, в день, когда ему исполнилось сто два года, за две недели до его кончины прошлой весной. История ожила у нас на глазах. Интервью с мистером Неттлтоном проводилось в ваванашском доме престарелых.
Котелок Неттлтон.
Наемный бандит стал столетним старцем. Его фотографировали в день рождения, над ним суетились сиделки, наверняка его поцеловала девушка-репортер. Хлопки фотовспышек. Магнитофон впитывает звуки его голоса. Старейший житель. Старейший бандит. История оживает у нас на глазах.
Роза смотрела из окна кухни на замерзшее озеро, и ей безумно хотелось кому-нибудь рассказать. Вот Фло с удовольствием послушала бы. Розе представилось, как Фло восклицает: «Подумать только!» – и по тону ясно, что ее худшие предчувствия подтвердились. Но Фло сейчас была там же, где в прошлом году умер Котелок Неттлтон, и поговорить с ней не удалось бы никому. Фло была там и во время записи интервью, хотя, конечно, не слышала его и даже не знала о нем. Когда Роза поместила Фло в дом престарелых – года за два до того, – Фло перестала разговаривать. Она ушла в себя и большую часть времени проводила забившись в угол койки – лицо у нее было хитрое и сварливое, и она не отвечала тем, кто пытался с ней говорить, хотя время от времени и давала выход чувствам, кусая сиделок.