Ты меня не забывай
Шрифт:
– Готов? – Глаза Изабеллы казались чересчур блестящими, но ничто на ее лице, обращенном к сыну, не выдавало, насколько велика была ее боль.
– Да. – Маленькое личико озорно выглядывало из-под большого пластмассового шлема астронавта.
– Тогда пошли. – Изабелла встала и направилась к двойным дверям, ведущим в сад. Охранник, чтобы не мешать, шагнул в сторону, и теперь все увидели, что сад ярко освещен. Она посмотрела вниз на сына и услышала, как он затаил дыхание.
– Мама!.. Мама! – Там стояла маленькая, но красивая карусель, идеально подходящая по габаритам для пятилетнего ребенка. Она обошлась ей в целое состояние, но сияние
– Счастливого Рождества! – крикнула ему Изабелла, а затем с разбега прыгнула на сиденье следующей лошадки, желтой с красным седлом, позолоченным по краям. Они смеялись, глядя друг на друга, а карусель медленно вращалась. Бернардо наблюдал за ними, чувствуя, как нежность разрывает ему душу. Мама Тереза отвернулась, вытирая слезинку, а Энцо и охранник обменялись улыбками.
Алессандро все кружился и кружился, почти целых полчаса, а потом Изабелле все-таки удалось уговорить его вернуться в дом.
– Она будет там и утром.
– Но я хочу кататься на ней сегодня ночью.
– Если ты останешься здесь на всю ночь, Санта-Клаус не придет.
Санта-Клаус? Бернардо улыбнулся про себя. Чего еще не хватало этому ребенку? Улыбка потухла. Отца. Вот кого не было у Алессандро. Он помог мальчику слезть с карусели и крепко взял его за руку, когда они возвращались в дом. Алессандро быстро ушел, отправившись на кухню, а Бернардо и Изабелла снова сели у огня.
– Какая замечательная вещь, Изабелла. – Эхо карнавальных колокольчиков все еще звенело у него в голове. И она наконец-то улыбалась так, как ни разу за последние месяцы.
– Когда я была маленькой, мне всегда хотелось иметь собственную карусель. Она великолепна, не правда ли? – На мгновение ее глаза засияли почти так же ярко, как огонь. И в этот миг ему захотелось сказать: «Как и ты сама». Она была замечательной женщиной. Он ненавидел и любил ее, и она была его самым дорогим другом.
– Ты полагаешь, он позволит нам покататься на ней с ним, если мы будем очень хорошо вести себя? – Она засмеялась вместе с ним и налила себе маленький бокал красного вина. А затем, как будто вспомнив о чем-то, вскочила и побежала к елке.
– Я чуть не забыла. – Она взяла две маленькие коробочки, завернутые в золотистую бумагу, и вернулась к камину. – Это тебе.
– Если это не карусель для меня лично, то я не хочу. – И они опять рассмеялись. Но смех очень быстро затих, когда он увидел, что находится внутри. В первой коробочке оказался крошечный калькулятор, выполняющий множество операций, в серебряном футляре; он выглядел как очень элегантный портсигар, и его можно было спрятать в карман жилета.
– Мне его прислали из Штатов. Я в нем ничего не понимаю. Но ты разберешься.
– Изабелла, ты сошла с ума!
– Не говори глупости. Мне бы следовало подарить тебе грелку для твоей язвы, но я подумала, что это будет забавнее. – Она нежно поцеловала его в щеку и подала следующую коробочку. Но на этот раз она отвернулась, устремив взгляд на огонь. И когда он открыл ее, то не мог вымолвить ни слова. Ему нечего было сказать. Это были карманные часы, которыми, как он знал, очень дорожил Амадео и почти никогда не носил, так как они были священными для него. Они принадлежали его отцу, и на задней стенке были красиво выгравированы инициалы трех поколений семьи Сан Грегорио. А под ними он вдруг заметил свои собственные.
– Я не знаю, что сказать.
– Ничего, дорогой. Ничего не надо говорить.
– Их следовало передать Алессандро. – Но она только покачала головой.
– Нет, Нардо. Они твои. – И она бесконечно долго смотрела ему в глаза. Она хотела, чтобы он знал, что, несмотря на множество разногласий между ними на работе, он был дорог ей и много значил для нее. Очень много. Он и Алессандро – это все, что у нее осталось. И Бернардо всегда будет для нее чем-то особенным. Он – ее друг, так же как он был другом Амадео. Часы должны были напоминать ему об этом и о том, что он больше чем директор «Сан Грегорио» или человек, на которого она кричала каждый день. Вне работы он был для нее очень важным, чем-то вроде семьи. Он был частью ее жизни. И сейчас, когда он смотрел на нее, ее взгляд говорил ему об этом.
– Изабелла… – Его голос вдруг прозвучал неожиданно официально, и она ждала, понимая, что он глубоко тронут ее подарком. – Я, я должен кое-что тебе сказать. Мне давно надо было сделать это. Возможно, сейчас не время. Но я должен сказать тебе. Теперь я должен быть честным с тобой. Это… очень важно… для меня. – Он долго колебался, подбирая слова, как будто ему было очень трудно говорить, и выражение его глаз убеждало ее в этом.
– Что-нибудь не так? – Ее глаза вдруг наполнились состраданием. Казалось, он испытывает тяжкие мучения, бедняга, а она в последнее время так жестоко обращалась с ним. Что же, о господи, он собирается сказать? Она сидела, затаив дыхание, и ждала. – Нардо… у тебя такой испуганный вид, милый. Не надо бояться. Что бы там ни было, ты можешь сказать мне. Одному богу известно, сколько мы высказывали друг другу за все время знакомства. – Она пыталась заставить его улыбнуться, но тщетно, и впервые за все годы их знакомства он подумал, что она бесчувственная. О боже, как она могла не знать? Но это была не бесчувственность, а слепота. Он понял это, наблюдая за ней, а затем кивнул и поставил свой бокал.
– Я боюсь. То, что я должен сказать тебе, всегда очень пугало меня. А сейчас я боюсь, что это напугает тебя. А я этого не хочу. Меньше всего мне хочется пугать тебя.
Она сидела очень тихо, наблюдая за ним и ожидая.
– Нардо… – заговорила она, протягивая к нему длинную изящную белую руку. Он взял ее и быстро сжал в своей, не отводя от нее взгляда.
– Я скажу тебе очень просто, Беллецца. Иначе нельзя. Я люблю тебя. – А затем тихо добавил: – Все эти годы.
Она чуть не подскочила при его словах, как будто ее вдруг ударило током.
– Что?
– Я люблю тебя. – Теперь он казался менее испуганным и больше походил на того Бернардо, которого она знала.
– Но, Нардо… все эти годы?
– Да. – Теперь он произнес это с гордостью. Он почувствовал себя лучше. Наконец-то он сказал ей.
– Как ты мог?
– Очень просто. Ты часто бываешь, как заноза в пальце, но, как ни странно, от этого не тяжелее любить тебя. – Он улыбался, и она вдруг засмеялась; казалось, это разрушило некоторое напряжение, висевшее в воздухе.