Ты покоришься мне, тигр!
Шрифт:
Доставивший пантеру служитель сказал, что более страшного, свирепого и дикого животного он никогда не видал. В зверинце его все боялись и обслуживали с чрезвычайной осторожностью. Прощаясь, он добавил:
— Вы отдадите его обратно. Выдрессировать такого зверя невозможно.
Я же был доволен. Мне повезло: из дикарей попался самый что ни на есть дикий. Беспокоило только то, что с пантерами я еще не работал.
Собравшиеся вокруг артисты с любопытством и робостью наблюдали злобного зверя, метавшегося по клетке, рычащего, брызгавшего слюной. Видавшие виды сотрудники
Да, пантеру надо возвратить обратно в зверинец, и пускай она честно служит экспонатом, больше она ни на что не годится — такой приговор вынесли мне и Принцу.
Я стоял и спокойно слушал. Впрочем, нет, не спокойно. Спорившие и не подозревали, как они меня подзадоривали. Да, пантерами никто не занимался — я первый. Да, опыта никакого, так я начну. Кто-то же должен начинать. Да, зверь страшный, яростный. Но с таким помериться силами разве не интересно?!
«Нет, Принц, не отправлю я тебя обратно. Не может быть, чтобы мы не подружились, уж очень ты мне нравишься! Ишь, какой ты черный, просто уголь».
Радостная картина рисовалась мне в перспективе. Ведь если все будет хорошо и мне удастся разгадать это «инкогнито» — я заполню многие пробелы в своей практике. Да что там, постигну вершины дрессировки! И решил не отступать.
Елизавета Павловна, тоже стоявшая в стороне, молчаливо наблюдала эту сцену, ожидала моего слова.
— Знаете что, друзья, зверя обратно не отошлю… Вот увидите, он станет знаменитым артистом. А если нет, значит, я - плохой ремесленник и взялся не за свое дело.
Взглянул на Елизавету Павловну. Она удовлетворенно кивнула головой и со спокойной улыбкой пошла по своим делам.
— Отныне никакого Принца не существует. Все старое — кличку и характер — надо изменить. Будем звать его… — я задумался, — Уголек. Имя ласковое, приятное, и для такого жгучего брюнета — логичное.
Ну вот, с именем решили. С характером не так просто, в одну секунду не изменишь. Но, думаю, в ближайшее время что-то у нас наметится. Итак, решение принято и одобрено Елизаветой Павловной. Я рад. Хотя это первое знакомство, надо сознаться, кого угодно могло обескуражить.
На следующий день я пришел познакомиться с Угольком поближе. Все в нем радовало глаз. Он отвечал на любые вкусы. Рослый, гибкий, изумительно красивый. По экстерьеру и окраске меха, — это, так сказать, для художников. Злой, свирепый, хищный, кровожадный, — это уже для меня. Впрочем, для меня и то, что для художников. Теперь, Уголек, ты весь — для меня.
Для начала я, как всегда, обратился к книгам. Сведений было мало. Только у Е. А. Бихнера, старшего зоолога Зоологического музея Академии наук я нашел сообщение, что черные пантеры дрессировке не поддаются. Но, как потом оказалось, эти сведения не были верны, так как дрессировать пантеру никто до сих пор в русском цирке не пробовал.
Ну что ж, значит, ни традиций, ни предшественников нет. Зато есть огромное желание, кое-какой опыт и все прочие
С самого начала мне было ясно, что характер зверя испорчен, и испорчен он людьми. Уголек находился в зверинце и, вероятно, много терпел от посетителей. А при его злобности и темпераменте не много надо было, чтобы привести его в ярость. Наверняка, бросали всякие предметы, кричали — вот он и стал нервный. Страх его был так огромен, что зверь потерял всякую связь с человеком. Его замкнутость, дикое упорство говорили о том, что с ним плохо обращались.
Самым трудным делом на первом этапе было победить этот страх. Иначе перевоспитание невозможно. Обычно, начиная дрессировать хищника, ему одновременно внушают и страх и доверие. Но в случае с Угольком надо было начинать сразу с доверия.
Перевоспитание Уголька началось с того, что я запретил всем без исключения подходить к его клетке. Подходить к нему мог только я. Обслуживающему персоналу было строжайше запрещено даже попадаться ему на глаза, не то что разговаривать с ним. А о приближении посторонних лиц не могло быть и речи. Как только кто-нибудь приближался к клетке, Уголек приходил в бешенство. С горящими глазами и огненной пастью кидался он на решетку, грыз прутья клыками, судорожно просовывал сквозь них лапы, стремясь схватить ненавистных людей. Сколько дикости и свирепости было в этой разбушевавшейся стихии!
Точно так же первое время встречал он и меня, еще не знал, что я — друг, что люблю его и хочу ему только добра. Он и во мне видел своего мучителя, гнев ослеплял его, он ненавидел и меня и тесную клетку, в которую его заперли.
Я начал с того, что поселил Уголька в более свободной «квартире» и на несколько дней оставил в полном одиночестве.
И опять моя жизнь потекла около клетки. Я следил за всеми его движениями и особенно за теми, что повторялись: именно они должны были стать основой будущих трюков.
Останавливаясь в отдалении, я видел, как Уголек лежит в спокойном состоянии. Это бывало редко; чего-то боясь, он постоянно был настороже. Однажды, когда он меня не видел, я уловил в его глазах, с грустью смотрящих вдаль, теплый искристый свет. Взгляд был осмысленным, понимающим, казалось, он просил о снисходительности и любви. Вот тогда я почувствовал, как нужна ему ласка и заботливость, и поверил, что он будет «артистом».
Я приближался к Угольку очень осторожно, без резких движений, с успокаивающей, ласковой интонацией. Он же моментально вскакивал, снова начинал свое неистовое метание, и мои попытки смягчить его ни к чему не приводили.
Как только он видел меня, его желтые глаза злобно следили за мной. Про сунутый на вилке кусок мяса Уголек с ненавистью сбивал и не прикасался к нему до тех пор, пока я не уходил.
Однажды я слишком близко подошел к клетке, он с грозным видом набросился на решетку, просунул сквозь нее свою лапу, и будь я на пять сантиметров ближе — пострадал бы не только костюм, но и кожа. Это, надо сказать, смутило меня и даже напугало. Мой расчет расстояния оказался ошибочным — длина и ловкость лап Уголька были удивительными.