Ты посадишь мои волосы?

– Срывай вместе с трубочками, – говорила Маня, обрывая стебли одуванчиков.

– Из трубочек мы сделаем волосы, у девочек будут волнистые, а мальчики…Мальчики будут без волос.

– Почему без волос? – удивился Гоша.

– А зачем им волосы?

Маня запустила одуванчики в лужу.

– Девочки купаются! – весело сказала она.

Гоша брезгливо опустил свои одуванчики в лужу.

А потом так увлекся, что начал опускать их по самые локти. Мальчики и девочки бултыхались.

Они пришли домой мокрые и довольные. Только руки были желтые.

– Вы

что делали? – спросила Маню мама, глядя на ее руки и пятна на джинсах.

– Купались! – улыбнулась она.

А Гоша, перед тем как зайти домой, спрятал руки в карманы, чтобы отчим не увидел. Заперся в ванной и долго их отмывал мылом.

Маней ее называла бабушка. Она жила далеко и приезжала нечасто. Привозила каждый раз одинаковые свитера, и Маня их складывала в стопочку.

– Кожа да кости, – вздыхала бабушка при встрече и шла на кухню печь блины и травить тараканов. Это она умудрялась делать почти одновременно. Сначала обмазывала кухню коричневой пахучей смесью, которая моментально становилась вязкой – как смола. Потом месила тесто и пекла тонкие, дырчатые блины.

Бабушка еще и тапочки норовила прокипятить, ей казалось, что во всех тапочках живут грибки. И она с ними должна бороться. Папа, конечно, не одобрял, чтобы она кипятила тапки на кухне. Мама тоже не одобряла – боялась за свою кастрюлю для борща. Но бабушка не любила церемониться, она все делала четко, быстро и напролом.

Маня иногда думала, что бабушка была бы неплохой амазонкой. Но и со своими бабушкиными обязанностями она справлялась неплохо. По крайней мере, тараканов становилось все меньше, а свитеров все больше.

Они учились в 5 «Б» классе.

– «Б» – это почти «А», – рассуждала Маня. – И хорошо, что не «Г» и не «Ж».

В школе еще был класс «Е». И те, кто учились в этом классе, радовались, что учатся не в «Ё».

Но 5 «Б» был все-таки особенным. Там был теннисист по фамилии Дворник: высокий, стриженный под горшок. В школу он почти не ходил, зато ходила его мама: большая, с длинным, острым носом и тонкими губами. Зимой она носила такую же большую, как она сама, шубу. Запиралась с Алиной Федоровной в кабинете, и выходила с лоснящимся от пота лицом.

– Вот станет наш Пашка великим. Великий теннисист по фамилии Дворник. Звучит? – спрашивала Маня.

– Звучит! – одобрял Гоша.

Была художница Ника. Маленькая, толстенькая, с сальной, спадающей на один глаз сосулькой челки. Она всегда держала во рту огрызок карандаша. Кусала его, слюнявила, казалось, и вовсе проглотит.

Был Максим Соловьев. Невысокий, широкоплечий, с ровной осанкой и характером – «себе на уме». Все девчонки по нему тайно сохли. И даже худая крючковатая отличница Светка Чувилина, которая не давала никому списывать, была от него без ума.

Гошу Малькова в классе не любили. Он был длинный, рыжий, умный. Ходил всегда в одном и том же свитере с отвисшими рукавами.

«Я для них просто малек. Маленький и незаметный. Я на голову выше всех в классе, но я просто малек», – думал Гоша.

На переменах он сидел один, забившись в угол.

Однажды его вызвали к доске

читать стихотворение.

«Пушкин, Няня» – начал Гоша.

Но на слове – «подруга», что-то пошло не так. «Па-па-па», – пытался выговорить Гоша. Но слово застряло – и ни туда, ни сюда. Он сжал кулаки, но это не помогло. Капля пота упала на нос, он ее даже не заметил. Он пытался подтолкнуть слово, но снова получилось: «Па-па-па».

– Заржавел, надо смазать, – засмеялись в классе.

– «Подруга дней моих суровых», – вдруг выговорил Гоша.

– А где твоя подруга?, – выкрикнул с последней парты Эдик Коровин.

– Тишина в классе! – рявкнула учительница. И все разом замолкли.

«Я просто малек», – пытался утешить себя Гоша, сидя на перемене и обхватив голову руками. Ему так хотелось снова стать незаметным, а еще лучше – исчезнуть.

Гоша сидел на уроке, как всегда, на первой парте и смотрел в одну точку – то ли на карту, висящую на доске, то ли на тощую учительницу по географии, которая даже юбку носила всегда с ремнем. И вдруг как подскочит и выбежит из класса. Даже географичка испугалась: что это с ним? А потом говорит:

– Кузнецова, сходи, посмотри.

Маня сидела как раз рядом с дверью. Она вышла, но Гошу не увидела. Побежала вниз по лестнице, смотрит – внизу кто-то сидит. Подошла ближе. Гоша сидел, опустив голову на колени.

– Что с тобой?

– Ничего. Зачем пришла?

– Маня села рядом.

– Что с тобой?

Гоша поднял голову, под носом были ссохшиеся поползни крови. Ноздрю он прикрывал ладонью.

– На, держи платок, – предложила Маня.

– Уже не надо.

Так они просидели до конца урока. Гошу как будто прорвало – он говорил и говорил. О том, как раньше жил в Тамбове, как копал картошку после уроков на бабушкином огороде. Как теперь живет в Москве с мамой и отчимом. Как он его бьет, как вчера стукнул по носу. От него можно спрятаться только в туалете. И уроки он делает иногда прямо сидя на унитазе.

Маня показала ему закуток под лестницей, где проводит все перемены.

– Я тоже сюда буду ходить. Можно?

Маня обрывала катышки с Гошиного свитера.

– Раз катышка, два катышка, три катышка, – перечисляла она. – Сейчас они станут мушками и улетят. Вот увидишь!

Гоша смущался, вжимая голову в плечи.

– У тебя голова растет из плечей, – смеялась Маня.

И от этого смеха ему становилось легче.

Она взяла его за руку. От неожиданности он вздрогнул.

– У тебя руки как ледышки, – сказала Маня. И сунула его руку к себе в карман.

– А вот и мушки! Они летают!

Маня высыпала катышки Гоше на голову.

У Мани была старшая сестра, ее звали Дина. Она была холодная, как эскимо из холодильника.

Дина смотрела на Маню всегда сверху вниз.

– У тебя нос как картошка, у тебя ноги как спички, – язвительно говорила она.

А один раз она сказала Мане:

– Лучше бы тебя вовсе не было.

Маня знала, что родители ждали мальчика, а родилась она.

«Может и вправду лучше бы меня не было»? – думала иногда Маня.