Ты проиграл. В тени твоих ресниц
Шрифт:
Я не ответила. Мне было не то что больно говорить, мне даже думать было больно. Если мы выберемся, я больше не побеспокою тебя…
Прошло сколько-то времени. Я не знаю сколько — время в темноте всегда идет иначе. Я начала ощупывать стены хижины — раздвинуть бамбук, тростник или что это невозможно, сломать, впрочем, тоже. Однако можно попробовать подтянуться и перелезть на стыке стены с крышей — вряд ли там хорошее соединение. Но выбраться сможет только один человек, если его подсадит другой. Около двери сидят майри (иногда слышны их разговоры), значит, открыть ее не получится. Следовательно, реально попытаться спастись может только один из нас. Так как на Билле больше ответственности за других людей, то и спасать будем его,
— Би, обещай, что выполнишь мою просьбу.
— В свете некоторых событий не хочу прослыть лжецом.
— Пожалуйста. Это моя последняя просьба.
— Нет. Я не могу.
— Клянусь, ты сможешь ее выполнить.
— Нет.
— Билл, я хочу, чтобы… — запнулась. Нет, так он точно откажется. — Билл, давай попробуем отсюда сбежать.
— Как?
— Я была днем в хижинах. Там плохое соединение стены с крышей. Я помогу тебе перелезть. Пока ночь, нас никто искать не будет. Пропажу обнаружат только утром. А утром ты… то есть мы будем уже далеко. Ты должен спастись любой ценой. На тебе огромная ответственность перед фанатами, перед группой, перед вашим коллективом, перед братом. Ты должен жить ради них. Если с тобой что-то случится, многие этого не переживут. Ты обязан вернуться домой.
— Подожди, я не очень хорошо понял… Ты предлагаешь мне бежать? — он подобрался ко мне поближе.
— Да. Я предлагаю нам попытаться сбежать. Хуже уже вряд ли будет, чем завтра утром.
— Но для того, чтобы перелезть через стену под крышей, один из нас должен подсадить другого. И второй уже выбраться не сможет.
Я не стала отвечать. Билл иногда бывал не вовремя умным.
— И судя по всему, ты уже решила, кто уходит, а кто остается. А тебя не интересовал вопрос, как я буду жить с мыслью, что за свою жизнь я заплатил твоей?
— Поверь, ты будешь прекрасно жить. И слово жить здесь ключевое. По мне будет рыдать хорошо если человек пять-десять. А у твоих ног Евразия. За тобой вот-вот пойдет весь мир. И ты отвечаешь за него, ты отвечаешь за каждую девочку, которая любит тебя, за коллектив, который работает с тобой. Потому что, если умру я, ничего не изменится в этом мире, а если что-то случится с тобой…
— Стой! Может быть тогда ты расскажешь мне, как я буду каждое утро смотреть себе в глаза в зеркало?!
— Отлично будешь смотреть. И, поверь, лет через пять ты даже не вспомнишь моего имени. А то и раньше…
— Тебе оракулом надо работать, а не журналистом! — раздраженно заявил он. — Откуда ты взялась такая?! Вы больные! Вы, русские, больные! Я не понимаю! У тебя был шанс спастись. Ты нарочно его упустила! Сейчас ты опять думаешь о какой-то мифической фанатке, о моих ребятах, о Томе, обо мне! Ты готова опять принести себя в жертву, лишь бы кому-то было хорошо! Это что? Это ненормально!
— У тебя есть песня… моя любимая… Мы не выживем вдвоем… Сейчас я отказываюсь от себя ради тебя, Моя последняя воля поможет тебе выбраться, Прежде чем подо мной сомкнется море… Ты ведь поступил бы так же… Ты такой же, как я, Билл.
Билл молчал, лишь его рваное дыхание нарушало тишину. Он хлюпнул носом, прерывисто выдохнул. Послышались шаги. Усмехнулся. Остановился. На четвереньках подобрался ко мне и уселся на ноги, аккуратно взяв лицо в ладони. Приблизился вплотную, судя по горячему дыханию, и, четко разделяя каждое слово, произнес:
— Я ненавижу Родриго за то, что он тебя не увез.
— Предлагаю являться ему в кошмарах, — вяло огрызнулась я.
— Кстати, это тема. — Язык мягко скользнул по моим губам. Я не ответила на поцелуй. Билл замер, не выпуская моего лица. Дыхание касалось губ. Он еще раз нежно накрыл их. Я не могла заставить себя ответить. Язык настойчиво протискивается между зубов, ласкается. Я отвернулась. Он молча ткнулся мне в плечо. Посидел так немного и боязливо, самым кончиком языка облизал шею. Поцелуй в висок. Легкий укус мочки. Смешно и щекотно выдохнул в ухо. Висок. Щека. Уголок губ. Глаза. Кончик носа. Пальцы гладят скулы, словно заново изучают лицо. Опять губы. Чуть задержался. Из моих глаз одновременно сорвалось две слезинки. Одну он случайно смахнул пальцем, вторую поймал поцелуем. И вновь припал к губам — жадно, настойчиво. Я всосала его язык, чуть прихватила зубами, выдохнула с фырчанием, выпуская. Резко отпрянул, но ладони все так же держат мое лицо, словно он боялся его потерять в темноте.
— Мари, ответь мне, только честно, пожалуйста. Родриго… Он… Там… В овраге… Ты боролась, а потом… потом сдалась… Почему? Что он тебе сказал? Почему ты сдалась?
— Я поняла, что, если и дальше буду сопротивляться, он меня изнасилует. Чем активнее я сопротивлялась, тем сильнее он заводился.
Он резко прижал меня к себе. Затаил дыхание. Обнял настолько сильно, что стало больно.
— Думаешь, он бы посмел тебя тронуть? — голос дрожит от негодования и бессилия.
— Думаю, он уже себя не контролировал на тот момент. И еще я думаю, вот если бы я приехала за своим парнем на другой конец света, обнаружила бы его с другой девушкой, которая по всем моим представлениям о девушках проигрывает мне по всем пунктам, то, возможно, у меня тоже был какой-нибудь неадекватный срыв. Родриго наполовину испанец. Очень горячий и темпераментный. И он в то же время русский, а русских мужчин, увы, не учат уважать женщину. Даже поговорка есть такая: бьет — значит любит. Он очень переживает, что я с тобой, не понимает этого и всячески отторгает, поэтому и бесится.
— А ты со мной? — с надеждой.
— Дурашка, — рассмеялась и поцеловала его.
Кто-то из нас двоих точно сошел с ума в тот момент. Осталось лишь определить: весь мир или я. В кромешной тьме, в какой-то ужасной хижине, на голой холодной земле мы неистово любили друг друга. Завтра будет наш последний рассвет. Сегодня наша последняя ночь, растраченная на ссоры, выяснение отношений, взаимные обвинения и слезы. И мы наслаждались каждой секундой, впитывая время сквозь кожу, сквозь поцелуи, сквозь прикосновения. Мы сливались воедино. Через переплетенные пальцы проходит ток. Через дыхание в поцелуях возвращается жизнь. Ласка на грани боли, когда теряешь сознание от удовольствия, когда в глазах звезды и разноцветный салют, а тело умирает от ошеломляющей неги. Он жадно берет, как в последний раз. Я дарю ему всю себя, прощаю обиды, забываю глупости и недоразумения. Я окутываю его любовью. Заворачиваю в ласку, как в кокон. Стараюсь сделать все возможное и невозможное, лишь бы сейчас он забыл обо всем и принадлежал только мне. Чтобы эта ночь, последняя ночь, была для него особенной. Я люблю его. Люблю больше всех на свете! Люблю больше жизни! Люблю! Люблю!..
Я удобно устроилась в его объятиях. Прижалась, закрыла глаза, слушая, как восстанавливается дыхание. Одна его рука лениво поглаживает мой живот, вторая теребит сосок. Чувствую, что он улыбается. Он весь улыбка — довольная и безумно счастливая. Билл поцеловал меня в висок (ну да, куда попал в темноте, туда и чмокнул).
— Мари, я все думаю, чтобы было, если бы майри захватили Родриго, а не меня. Ты бы тоже так орала?
— Я вот слушаю тебя и никак не могу понять, ты нагло прятался в кустах, пока я металась?
— Не совсем так, но я, действительно, все прекрасно видел и отлично слышал! Я чуть не умер там на месте от твоих воплей. И тогда же я понял, что ты никуда с ним не пойдешь. И даже, если он увезет тебя силой, ты все равно вырвешься при первой же возможности и сбежишь.
— Что же ты мне нервы мотал, зараза?
— Ну, чтобы лишний раз убедиться, что не ошибся, — он просто-таки расплылся от счастья. Крепко сжал меня и поцеловал.
Я несильно двинула его локтем в живот. Билл захихикал.