Тяжелая душа: Литературный дневник. Воспоминания Статьи. Стихотворения

Злобин Владимир

«Мы расстались у фонтана…»

Мы расстались у фонтана, Зеленела в нем звезда. Ты сказала «буду рано». Я услышал: «никогда». Сколько этих мимолетных — Не давай себя увлечь — Сумасшедших, беззаботных, Навсегда забытых встреч. Не пришла. И сердце радо. Никогда не приходи… Высока моя ограда, Бесконечность впереди.

Суета («На

голых ветках пели птицы…»)

Юрию Трубецкому

На голых ветках пели птицы, Но пенью птиц я не внимал. Учитель ставил единицы И головой седой качал. А я мечтал о вечной дружбе, О вольной жизни удалой, О славных подвигах, о службе, О том, что буду я герой. Великий Цезарь Победитель, Держащий мир в своей руке. А бедный ангел мой хранитель Тихонько плакал в уголке.

Сквозняк («Вздорных снов, предчувствий ложных…»)

Вздорных снов, предчувствий ложных, Помни, друг, на свете нет. Но судьба глупцов безбожных Забывать язык примет. Шерсть ли дыбом на собаке, Камнем перстень ли с руки — Это все оттуда знаки, С гор высоких сквозняки. Ветерок потусторонний Ураганом все смелей, Веселей и беззаконней Рвется в дом из всех щелей. Безразлично, что ты скажешь, Что со страху наплетешь — Ложью трещин не замажешь, Дыр насмешкой не забьешь. Новый журнал. 1955. № 41.

Уйти («От всех — навеки, навсегда…»)

От всех — навеки, навсегда. И от всего — навеки тоже. В окне — холодная звезда, В углу — солома и рогожа. Не знать, не помнить ничего, Ни торжества, ни униженья. Ни даже счастья своего. Ни одного стихотворенья. Пусть только небо и земля. Четыре вечные стихии. Необозримые поля. Воспоминанье о России. Опыты. 1953. № 2.

«О не пойму, никогда не пойму…»

О не пойму, никогда не пойму Эту пустую загробную тьму, Круговращенье потухших планет, Где существует лишь то, чего нет. И не понять, до конца не понять, Что можно любить и вдруг перестать.

«Есть что-то странное в моих мечтах…»

Есть что-то странное в моих мечтах, В моих стихах, в моем оцепененье, В

протянутых бессмысленно руках, В растущем с каждым днем недоуменье. Что б ни случилось, — все наоборот, Не то, не так, — сливается, двоится. О, неужели этот мир — не тот, В котором мне положено родиться? Но отчего ж я так его люблю. Так всепрощающе его жалею, Его дыханье каждое ловлю И о спасении мечту лелею? Новый журнал. 1962. № 69.

СОВРЕМЕННИКИ О В.А. ЗЛОБИНЕ

Юрий Терапиано. Владимир Злобин [668]

«Дорогой Юрий Константинович, мы едем к Гиппиус в воскресенье. Т. к. я перед тем не дома, то встретимся между тремя и половиной четвертого в кафе des Tourelles, на углу rue de l’Alboni и Bd. Delessert, это возле метро Passy, на площади. Буду Вас ждать. Жму руку. В. Ходасевич. Пятница». Штемпель на открытке: 2 апреля 1926 года.

668

Юрий Терапиано. Владимир Злобин. Печ. по изд.: Терапиано Ю. Литературная жизнь русского Парижа за полвека (1924–1974). Париж; Нью-Йорк: Альбатрос; Третья волна, 1987.

Четвертого апреля, следовательно, в воскресенье, Владислав Ходасевич повел меня к Мережковским, на 11-бис rue du Colonel Bonnet, и первым, кто встретил нас, открыв двери, был секретарь Д.С. Мережковского и З.Н. Гиппиус — Владимир Ананьевич Злобин.

С того дня прошло столько лет, совершилось множество самых разнообразных событий, и до и после Второй мировой войны, но и сейчас облик В. А. Злобина для меня остался таким же, как и в первый день знакомства.

Элегантный, сдержанный, говорящий как-то особо, слегка размеренно, всегда определенно, твердо высказывающий свои взгляды, пунктуально точный во всех литературных делах и встречах, Владимир Ананьевич, можно без преувеличения сказать, был «точкой опоры» квартиры на rue du Colonel Bonnet, и Мережковские во всем полагались на «Володю».

Не спеша, спокойно на «воскресеньях» Владимир Злобин разливал чай, а изредка, во время каких-нибудь больших событий, — кофе, полагавшийся «избранным и особо отмеченным» (иногда даже ликер или вино), и следил за благочинием собраний, выходя из столовой, только чтобы впустить опоздавших.

Он помнил все даты и события, все происшествия в «Зеленой лампе» и обязан был сообщать Мережковским хронику происшествий за неделю на Монпарнасе, на других вечерах и т. д.

Он рассылал приглашения на собрания «Зеленой лампы», хлопотал, чтобы вовремя нанять зал, заведовал контролем, а кроме того, поддерживал отношения со всеми посетителями «воскресений», представляя, хотя и неофициально, всюду «начало Colonel Bonnet».

Не говорю уже о том, что все сношения с издателями и редакторами, все литературные дела З.Н. Гиппиус и Д.С. Мережковского лежали на нем, равно как и все их жизненные дела — от самых крупных до самых мелких.

Оба отвлеченные, хотя прекрасно разбиравшиеся в делах, Зинаида Гиппиус и Мережковский были всегда «дающими задания», а выполнял их — Злобин.

Бывали, конечно, недоразумения, ошибки, волнения и даже упреки, но в общем Владимир Ананьевич уверенно вел корабль Colonel Bonnet по водам житейским.

Одно время, в двадцатых-тридцатых годах (не до конца их), у него еще сохранялась собственная дача в Cannet, на юге Франции, где Мережковские проводили лето.

Злобин должен был оттуда поддерживать связь с «Парижем», т. к. и во время каникул Гиппиус и Мережковский хотели быть в курсе того, что делают и думают в отношении «самого главного и важного» посетители их «воскресений», т. е. литературные «молодые».

Еще в Петербурге, будучи студентом филологического факультета, Владимир Злобин познакомился с Мережковскими и стал их секретарем.