Тяжелая душа: Литературный дневник. Воспоминания Статьи. Стихотворения
Шрифт:
В театре Antoine идет сейчас с большим успехом пьеса Альберта Камюса [253] «Les possedes» [ «Бесы» — фр.], написанная по роману Достоевского «Бесы» [254] . Об этой пьесе в настоящем номере «Возрождения» — подробная статья нашего театрального критика Л. Доминика, с которой я согласен почти во всем, но кое в чем расхожусь. Кроме того, у меня в связи с пьесой Камюса (и отчасти с романом Достоевского) явились мысли, которые меня смущают, хотя в них, по-моему, не все от лукавого.
253
Альберт Камюс, Альбер Камю (1913–1960) — французский прозаик, драматург, философ-экзистенциалист.
254
«Бесы» (1871–1872) — роман Ф.М. Достоевского.
Достоевского как писателя, в частности роман «Бесы», Камюс ценит очень высоко. Он считает, что это одно из лучших произведений мировой литературы, и
Тема пьесы — параллельно с убийством Шатова — внутренняя драма и гибель Ставрогина — героя наших дней. «Бесы» не только шедевр мировой литературы, но и произведение глубоко современное».
Признаюсь: несмотря или, вернее, именно благодаря превосходной игре артистов их внутренняя связь с героями Достоевского, какую подчеркивает Камюс, не чувствовалась. Ни одно из действующих лиц бесом одержимо не было. Да этого и не требовалось. Чтобы объяснить выходки Ставрогина или истерику Верховенского, достаточно «ame slave», в которой, как известно, Бог и дьявол мирно соседствуют. Вот почему совершенно не удались такие «инфернальные» сцены, как самоубийство Кириллова и особенно убийство Шатова, где бес человеком владеет безраздельно. Что же до Ставрогина, то вешаться ему явно не хотелось и последнюю фразу: «Я не виню никого» — он произнес с трудом. Зато все, что касается стороны любовно-адюльтерной, — выше всех похвал. Ни одной фальшивой ноты.
Еще парадокс: в пьесе есть сцена, какой у Достоевского нет, — свиданье Ставрогина с Тихоном в монастыре, написанная Камюсом по «Исповеди Ставрогина». Сцена замечательная, лучше, пожалуй, не написал бы и сам Достоевский. Но страшная. Кажется, что Тихон это и есть главный бес.
Но даже если сцена в монастыре от начала до конца выдумана Камюсом, за ней вполне определенная реальность: отношение русской Церкви к миру. Вспомним отлучение Толстого или о. Матфея [255] , под влиянием которого Гоголь сжег вторую часть «Мертвых душ». Что-то в разговоре с Тихоном могло толкнуть Ставрогина на самоубийство. Может быть, отвернувшийся от него после его исповеди с таким ужасом Тихон действительно был его последней надеждой на спасение, соломинкой, за которую хватается утопающий.
255
Матфей (в миру М.А. Константиновский) — священник из Ржева, духовный наставник Н.В. Гоголя.
Но есть еще один пункт, в каком представители французской элиты вряд ли сойдутся с Достоевским: это его отношение к католичеству.
Достоевский с самого начала не признавал Папу и не верил в его непогрешимость. Но идея о «Папе-Антихристе» вполне у Достоевского созрела и получила свое художественное завершение лишь в «Братьях Карамазовых» — в «Легенде о Великом инквизиторе». Напомню, кстати, что та же идея — у Владимира Соловьева в «Повести об Антихристе» [256] , хотя он к католичеству относился, скорее, положительно и, по слухам, даже его принял.
256
«Повесть об Антихристе» — «Краткая повесть об Антихристе», являющаяся приложением к «Трем разговорам» (1900), последней книге Владимира Сергеевича Соловьева (1853–1900), философа, поэта, публициста, почетного академика по разряду изящной словесности. «Это свое произведение я считаю гениальным», — так сам автор оценил свою антитолстовскую исповедь. «И он едва ли ошибался, — пишет К.В. Мочульский в монографии «Владимир Соловьев. Жизнь и учение». — Спор с Толстым и «Повесть об Антихристе» — величайшие создания русской религиозной мысли. Наша литература не имеет ничего равного им по силе пророческого вдохновения, за единственным исключением «Легенды о Великом инквизиторе» Достоевского» (Мочульский К. Гоголь. Соловьев. Достоевский. М., 1995. С. 204).
В «Бесах» Верховенский, объясняя структуру будущего государства, говорит: «Папа — наверху, мы — вокруг и т. д.». Странно было слышать эти слова во французском театре в 1959 г. И я чувствовал, что сердце моего соседа француза в унисон с моим не билось.
Другое, тоже еще не исполнившееся, пророчество Достоевского — о будущем Европы (Камюс его не приводит). «Будущее Европы, — говорит Достоевский, — принадлежит России». Это можно толковать по-разному, в плохом и в хорошем смысле — как мировую победу русских коммунистов или как влияние освободившейся от бесов России.
«Вы увидите, — пишет Гоголь в письме «Страхи и ужасы России» [257] , — что Европа приедет к нам не за покупкой пеньки и сала, но за покупкой мудрости, которой не продают больше на европейских рынках».
Камюс считает Ставрогина героем нашего времени. Но для нас он перестал быть актуальным и эсхатологические пророчества Достоевского нас уже не потрясают, во всяком случае, в той степени, в какой потрясали до последней войны. С тех пор изменилось многое. Мы как будто начинаем выздоравливать, а Европа наоборот — слабеть, сдавать позиции — вянуть, чему верный знак воцарившаяся в мире трансцендентная скука вроде той, что сто лет назад мучила Гоголя. «Непонятною тоскою уже загоралась земля, — писал он, — черствее и черствее становится жизнь; все мельчает и мельчает и возрастает только ввиду всех один исполинский образ скуки, достигая с каждым днем неизмеримейшего роста. Все глухо, могила повсюду. Боже! пусто и страшно становится в Твоем мире».
257
«Страхи и ужасы России» — гл. XXVI книги Гоголя «Выбранные места из переписки с друзьями» (1847).
Нет, Достоевского целиком с его мировой революцией, с Папой-Антихристом Запад не примет никогда. И будет прав. В отрицании Достоевским западного христианства и этим самым западной культуры, ибо оно ее создало, — величайшая гордыня.
Неприемлем в необработанном виде Достоевский и для советской власти, но, конечно, по другим причинам.
Для русского театра он был настоящим кладом. Его поняли и оценили еще до революции. Такие постановки, как постановка Московским Художественным театром [258] «Бесов» и «Братьев Карамазовых», останутся навсегда величайшим достижением театрального искусства.
258
…постановка Московским Художественным театром… — Инсценировки по романам Достоевского «Братья Карамазовы» и «Бесы» (под названием «Николай Ставрогин»), выполненные Вл. И. Немировичем-Данченко, были им поставлены в МХТ соответственно в 1910 и 1913 гг. Спектакли вызвали острую дискуссию. Начало «спору» (отозвавшемуся после большевистского переворота запретами на книги Достоевского) положило открытое письмо М. Горького «О карамазовщине» (Русское слово. 22 сент. 1913), переполошившее читающую Россию. Поводом послужила готовящаяся в МХТ премьера «Бесов». Возмущенный Горький забирает из театра свою пьесу «Зыковы» и далее, обозвав Достоевского «злым ангелом», пишет: «Я глубоко убежден, что проповедь со сцены болезненных идей Достоевского способна еще более расстроить и без того уже нездоровые нервы общества». Не было предела удивлению тех, кто понимал, на кого посягнул певец босячества, ставший политическим заботником о нравственных устоях общества. Почти во всех центральных изданиях последовали отповеди М.П. Арцыбашева, А.И. Куприна, Л.H. Андреева, Ю.И. Айхенвальда, Р.В. Иванова-Разумника, Д.С. Мережковского и др. Ответил Горькому и коллектив театра:
«В разгар нашей трудной и радостной работы над постановкой второго романа Достоевского ваше выступление в печати нам особенно чувствительно.
Нас не то возмущает, что ваше письмо может возбудить в обществе отношение к нашему театру как к учреждению, усыпляющему общественную совесть, — репертуар театра в целом за 15 лет вполне ответит на такое обвинение.
Но нам тяжело было узнать, что М. Горький в образах Достоевского не видит ничего, кроме садизма, истерии и эпилепсии, что весь интерес «Братьев Карамазовых» исчерпывается в ваших глазах Федором Павловичем, а «Бесы» для вас не что иное, как пасквиль временно-политического характера, и что великому богоискателю и величайшему художнику Достоевскому вы предъявляете обвинение в растлении общества. Наша обязанность, как корпорации художников, напомнить, что те самые «высшие запросы духа», в которых вы видите лишь праздное «красноречие, отвлекающее от живого дела», мы считаем основным назначением театра. Если бы вам удалось убедить нас в правоте вашего взгляда, то мы должны были бы отречься от лучшего в русской литературе, отданного служению именно тем самым “запросам духа”» (Русское слово. 1913. 26 сент.).
Как и следовало ожидать, Горького под свою защиту взяли большевики и их газета «Правда» (в тот год называвшаяся «За правду»). Небезынтересно познакомиться нам сейчас с ее лексикой и приемами, которые — не пройдет и десяти лет! — станут каноническими уже на многие десятилетия. Вот типичный образчик демагогии, рожденный в споре о Достоевском. Снова открытое письмо, но — Горькому со странной подписью «Рабочие-учащиеся» (За правду. 1913. 30 окт.):
«Мы, обсудив ваше выступление против постановки «Бесов» на сцене Художественного театра, искренне присоединяемся к вашему протесту. Под видом служения искусству позорно проповедовать мракобесие, позорно служить религии.
Пусть на вас льют помоями все, кто утратил идейную почву, все испуганные приближением пробуждающейся демократии. Грязь, брызжущая от писаний из «Биржевки», не запятнает пролетарского певца-поэта низов перед лицом пробуждающегося рабочего класса. <…> Вместе со всеми истинными демократами мы протестуем против ничем не прикрытого цинизма всех этих лицемерных крикунов, которые осмелились перед лицом всего русского общества из-за угла напасть на вас. Грязь, брошенная в вас, осталась не только на руках, бросивших ее, но и на продажных душах и именах…»
В миллионах экземплярах вплоть до партийно-государственных документов будут в советские времена тиражироваться (примененные к сотням деятелей науки и культуры) рожденные вон еще когда политические штампы в форме истерической брани: «помои», «грязь», «под видом служения», «напали из-за угла», «продажные души»…
Выступление Горького, защищенное «рабочими-учащимися», печально отразилось на судьбе наследия русского гения: книги Достоевского после переворота большевиков будут пробивать себе дорогу к читателям с неслыханными препонами, сквозь брань пролеткультовской и ей вторящей официозной критики. А гениальный роман-предостережение «Бесы», провидчески угадавший приход и торжество в десятках стран революционной бесовщины, полностью будет реабилитирован только в наши дни (см. об этом монографию Ю.Ф. Карякина «Достоевский и канун XXI века». М., 1989). Актуально звучат сегодня слова, сказанные Д.В. Философовым еще в 1912 г.: «Отношение наше к Достоевскому есть мерило нашей культурности. Если мы не поймем, что загадка Достоевского есть загадка русской культуры, мы неминуемо превратимся в бурбонов».
Таким образом, советская власть вопреки своему утверждению Достоевского не открыла. Напротив, ничье наследие не подвергалось такому гонению, как наследие Достоевского. Если его романы (старые издания) еще можно было с трудом достать у букинистов, то постановка пьес была принципиально запрещена. Когда в 1929 г. Московский Художественный театр возобновил «Братьев Карамазовых», он получил резкий выговор и был обвинен в пропаганде враждебной пролетарской культуре идеологии.
В новом издании Советской энциклопедии можно найти сведения о постановках Московским Художественным театром пьес Чехова и Горького, но о постановках — дореволюционных — Достоевского и о попытках их возобновления не сказано ни слова. Удивляться этому, впрочем, не приходится. Коммунисты отлично знают, что Достоевский — их враг, враг проницательный и глубокий, убежденный обличитель их доктрины, существо которой он понял и раскрыл задолго до их прихода к власти.
В настоящее время над творчеством Достоевского работают 18 крупнейших и известнейших театров СССР. Приспособлены для сцены, кроме «Бесов», все основные романы. А по последним сведениям, и постановка «Бесов» лишь вопрос времени (и ловкости рук).
Как могло, однако, произойти это невероятное событие — восхождение Достоевского на советскую сцену?
Его реабилитация началась уже во время войны. Но и до того, несмотря на все усиливающееся гонение, пьесы Достоевского с советской сцены никогда не исчезали надолго.