Тысяча и одна ночь
Шрифт:
Язык коротких притч предельно прост, они беспристрастно рассказывают о злоключениях людей, преступивших законы чести и верности, о неизбежном торжестве добра и посрамлении зла. Оживляющие рассказ стихотворные вставки придают ему большую живость и красочность, как бы компенсируя недостаток эмоциональности прозы.
Не таков стиль дидактических повестей, особенно «Рассказа о десяти везирях», представляющего собой свободный перевод средневекового персидского дидактического сочинения «Бахтияр-наме». Повесть состоит из длинных периодов, насыщенных синонимами, рассчитанных специально на то, чтобы заставить слушателя глубже усвоить провозглашаемые в повествовании
Русскому читателю может показаться скучным это словесное изобилие, сложный рисунок фразы. Но арабский слушатель ценит именно эту сторону, наслаждаясь богатыми возможностями Слова, которым, как говорит мудрец из рассказа о Джиллиаде и Шимасе, «Аллах создал весь мир по своей воле».
Мы ценим в подобных повествованиях прежде всего занимательность сюжетов, их разнообразие, но для сказителей, как и для их слушателей, может быть, главенствующими были здесь и не сами приключения, хотя и они играли немаловажную роль, а именно скрытая за их переплетением дидактика, моральные и этические принципы, утверждаемые безымянным автором повествования.
Но есть в «Тысяче и одной ночи» жанры, где на первый план выступает приключение, реальное или фантастическое, воспеваемое как таковое. Это древние и постоянно обновляющиеся жанры «приключенческой» и «приключенческо-фантастической» повести. На дальних островах Индийского океана побывал капитан Бузург ибн Шахрияр, описавший свои впечатления от этих путешествий. Но в «Тысячу и одну ночь» попал Синдбад-мореход, чьи приключения представляют собой смесь путевого дневника с волшебной сказкой, многие сюжеты которой восходят к далеким временам «Одиссеи».
Если в рассказе о путешествии к островам Вак можно усмотреть отражение реального путешествия к какому-нибудь из островов Индийского океана, то в эпизодах с ослеплением людоеда, гигантской птицей рухх видно, как разнообразно могут преломиться сюжеты об обманутом чудовище (Полифем) и сказочной птице, не имеющей обычно имени в русских сказках, а в персидских носящей имя Симург.
Именно фантастическое повествование больше всего увлекало европейского читателя, не всегда способного вникнуть в кажущуюся ему наивной и скучной дидактику, не могущего в должной мере оценить «красноречие» стиля, к тому же достаточно измененного и обедненного при переводе. Поэтому самыми популярными из повествований «Тысячи и одной ночи» в Европе стали не дидактические повести, а волшебные сказки, подобные рассказам о купце и духе, об Ала ад-Дине и волшебном светильнике.
Но и «народные повести», или «народные романы», мы воспринимаем как волшебную сказку, — так насыщены фантастикой «Повесть о Хасибе и царице змей», повести о приключениях Сейф аль-Мулука, Аджиба и Гариба, Мариам-кушачницы.
«Фантастические повести», так же как и сказки, рассказывают нам о чудесном рождении героя (его мать съедает волшебное яблоко или мясо змей), о любви героя к изображению девушки, на поиски которой он пускается. Обычно в арабских и персидских сказках это дочь императора Китая, но иногда «Тысяча и одна ночь» переносит действие в более близкую среду, и девушка оказывается жительницей Багдада.
Мы узнаем, как герой добывает себе волшебные талисманы, обычно шапку-невидимку и волшебную дубину, обманывая владельцев этих сокровищ, спорящих из-за них. В поисках любимой герой претерпевает множество бед — он едва не становится жертвой людоеда, которого ослепляет, напоив вином, сражается с чудовищем, повергая его одним ударом. «Не
Кончив рассказ о приключениях одного из героев, сказитель возвращается к другим, намеренно оставленным им в критический момент: сражающимся с врагами, в темнице перед казнью, летящим на спине разгневанного джинна. Рассказчик будто вяжет петлю за петлей, и нельзя выбросить ни одну из них, иначе прочная ткань повести распадется. Это сплетение разнообразных приключении напоминает нам эллинистический роман с его кораблекрушениями, разлуками, чудесными узнаваниями и встречами.
Приключенческая повесть «Тысячи и одной ночи» возрождает в несколько ином обличий, на другом языке традиции эллинистического рома на, чьи корни, в свою очередь, уходят в землю Древнего Востока, жанра, в создании и разработке которого немалую роль сыграла Александрия, крупный центр и эллинистической и арабо-мусульманской культур, гавань, откуда начинали обычно свое плавание герои «Тысячи и одной ночи».
Едва ли не самую колоритную часть «Тысячи и одной ночи» представляют собой «бытовые сказки» и «плутовские повести», подобные рассказу о хитроумных обманщицах Далиле и Зейнаб и «предводителях молодцов» — Хасане-Шумане и Али-Зейбаке каирском, и такие повествования, как «Сказка о горбуне» и «Сказка о Маруфе-башмачннке», где традиционные сюжеты — волшебный перстень, сказочные сокровища, джинны, талисманы, колдуны, чудесные превращения — включены в «бытовую» рамку и сочетаются с не менее традиционными мотивами бытовой народной сказки — рассказом о злой жене, брате или друге-предателе, о ловком обманщике.
И «плутовские повести», и бытовые сказки рассказаны просто, без стилевых украшений, с грубоватым юмором, сказитель говорит так, как говорят его герои у себя дома, на улице, на рынке.
На общем «сказочном» фоне «Тысячи и одной ночи» воспринимаются как бытовые сказки и древнейшие повествования, восходящие к доарабской литературной и фольклорной традиции Египта и эллинистического мира, Библии, древнеперсидской литературе и фольклору. Шахразада рассказывает и о лживых старцах, обвинивших праведницу (библейский рассказ о Сусанне и старцах), и об Александре Македонском, который стал излюбленным героем арабского и персидского фольклора. Упоминание о нем встречается не раз в Коране, а иные народные романы заставляют Александра совершить долгое путешествие в сопровождении мусульманского пророка Хидра!
И даже попавшие в «Тысячу и одну ночь» из хроник и антологий рассказы о реальных исторических лицах — халифах, богословах, ученых и поэтах, прославившихся в разных краях халифата в VII-ХII веках, в эпоху наибольшего расцвета и славы арабо-мусульманской культуры, кажутся свеянными сказочным ореолом.
Эти рассказы представляют собой как бы завершающий штрих, и без них мир «Тысячи и одной ночи» лишился бы своей неповторимости.
Трудно сказать, какая из частей «Тысячи и одной ночи» интереснее, — каждая имеет свои достоинства. Но, познакомившись с «Тысячью и одной ночью», с ее сказками и новеллами, поучительными притчами и повествованиями о необыкновенных приключениях, чувствуешь, что проник в новый, чудесный мир, который надолго, если не навсегда, останется в памяти.