Тысяча шагов до смерти. Повесть
Шрифт:
Люди жили здесь бедно, даже очень бедно. Кто могли, давно уже уехали отсюда, кому было некуда и не к кому ехать, как-то приспособились и родили уже следующее поколение, которому тем более некуда было уезжать.
Случалось, что иногда заезжали по-западному одетые земляки, которым посчастливилось лет двадцать назад каким-то чудом вырваться отсюда. Но это бывало очень редко, вернее произошло всего два раза, и то до начала второй войны. Маршрут их осмотра родных мест всегда был одинаков: дом близкого родственника, мечеть, кладбище, разговоры, воспоминания и снова дом, мечеть, кладбище и всё! Больше ты сюда их никакой халвой не заманишь. Это понимали и те и другие, но вслух
Автомат в кишлаке считался самым лучшим вложением капитала: за него можно было получить двенадцать овец, а если АК был еще и с патронным рожком, то это считалось отличным калымом за невесту.
Принималась в качестве разменной валюты также десятизарядная британская винтовка Ли-Энфильд, сконструированная еще до англо-бурской войны. Оружие отличалось приличной дальнобойностью и точностью, на некоторых винтовках были даже снайперские прицелы, сделанные кустарно. Но за винтовку давали всего три овцы.
Али зашел в дом. Возле дома стояла советская зенитная установка ЗУ-23-2, трофей еще с прошлой войны. Ее сдвоенные пушки грязно-зеленого цвета выглядели устрашающе, но зенитка давно уже была сломана, а специалиста по артиллерийскому вооружению все никак не присылали. В штабе пахло крепким мужским потом. Кто-то спал на полу, кто-то играл в нарды. Но большинство сгрудилось возле чернокожего наемника-суданца, а тот травил истории. И все гоготали.
– Где Дауд? – спросил Али.
Но начальник контрразведки уже шел ему навстречу, протягивая скрученный в трубочку листок прозрачной бумаги.
– Нашли у убитого. Какая-то шифровка. Буквы использованы английские. Но смысла не разобрать. Может быть, это важно?
В голове Али прокрутилось:
– Я полный идиот, даже не обыскал его.
Но вслух произнес другое:
– Спасибо, Дауд. Я твой должник.
– Сочтемся!
Здесь же, недалеко от штаба стоял сарай, приспособленный под тюрьму. Специальной тюрьмы в кишлаке не было и быть не могло, так как судить здесь было некого и не за что, никто не рискнул бы что-то украсть у ближнего или еще как-то нарушить закон, установленный местными обычаями. Есть слово «нельзя», оно и означает нельзя, и это понятно. Но есть еще слово «харам», и это больше, чем нельзя. Если человек западной ментальности готов врага, что попался ему на его территории, скрутить, убить или выдать полиции, то безграмотный житель кишлака даже по отношению к своему кровному врагу, который пересечет порог его дома, никогда не причинит ему зла – потому что харам. В этом и вся разница между нельзя и харам. А врагам всегда есть о чем поговорить, глядишь, до чего-нибудь хорошего договорятся. В сарае-тюрьме содержались пленные. Их осталось шестеро, седьмого накануне убил Али.
Тюрьма для пленных еще несколько дней назад была просто овчарней – загоном для овец, но все мы агнцы божьи, одних уже отдали на заклание, другим это еще предстояло пройти. Хлев, ставший тюрьмой, в этом можно было бы увидеть какой-то высший промысел.
Возле двери на бревне дремал бородатый мужчина в узбекском халате, перепоясанном веревкой, из-под его бежевой шапки-пуштунки торчали черные курчавые волосы. Автомат лежал возле ног, и, по всей видимости, охранник так и спал бы себе беззаботно, если бы Али не позвал его по имени:
– Заур!
Тот вскочил.
– Отопри мне дверь, я должен взглянуть на пленных.
– Но Кир… – медленно, спросонья, заворочал языком охранник.
– Что Кир? – спокойно переспросил Али.
– Он запретил кому-либо приближаться к американцам, – охранник зевнул, обнажив неполный ряд желтых зубов.
– На меня это не распространяется.
– На тебя-то именно и распространяется, – хотел было возразить Заур, но не рискнул произнести эти слова вслух.
Он стоял, переминаясь с ноги на ногу, не в состоянии принять решение: какое из двух зол для него окажется наименьшим. Не нарушать приказ Кира и попасть в немилость к Али или все же открыть сарай и дать Али возможность увидеть пленных, не станет же Али сам себя выдавать, а Кир, может быть, ничего и не узнает, и таким образом он выполнит приказ и Али будет доволен. Он оглянулся по сторонам, чтобы убедиться, что рядом нет никого.
Али рассмеялся:
– Скажи, а разве спать на посту Кир разрешает? У тебя так не то что люди, но и бараны разбегутся, да еще и автомат с собой прихватят.
– Хотя, собственно, куда им было бежать, – подумал Али, – даже если бы захотели?
Но аргумент тем не менее окончательно подействовал на охранника. За то, что он уснул, охраняя пленных, его действительно могли наказать.
Дверь, скрипя несмазанными ржавыми петлями, открылась. Али, отстранив Заура, шагнул внутрь как в преисподнюю.
Повсюду были раскиданы ворохи сена и рассыпан овечий «горох». Неприятный запах ударил в нос. Сквозь дыры в стене тоненькими струйками пробивались лучи солнца. Людей видно не было, и Али прищурился, чтобы рассмотреть в тусклом освещении хоть кого-то. Глаза быстро привыкли к полумраку, и он увидел сначала четверых, значит, двое других тоже где-то поблизости.
– Кто из вас офицер? – спросил Али у сидящих.
– Что ему нужно? – горько вздохнул один из пленных в пустоту.
– Ты! – обратился к нему Али. – Где офицер? – задал он снова вопрос, на этот раз по-английски.
– Pezzo di merda! [Кусок дерьма!] Che cazzo vuoi da me? [Какого хрена тебе нужно?] – вдруг смачно раздалось по-итальянски.
– Тише, Джонни, – одернул кричавшего кто-то из своих. – Накличешь беду.
– Neanche cazzo! [Ни хрена!] Figlio di putana! [Сукин сын!]
– Buca di culo! [А не пошел бы ты в задницу!] – эту матерную тираду выкрикнул в ответ Али.
Из противоположного угла сарая раздался хриплый смех, переходящий в кашель. Али обернулся. Из-под вороха соломы поднялся человек. Даже при тусклом освещении Али его сразу узнал: лейтенант войск Коалиции, командир разведгруппы Артур Ортон, которого с трудом удалось связать, и то после того, как его оглушили прикладом.
– Подойди, нужно поговорить, – тон голоса Али не был приказным, скорее он просил об услуге.
Лейтенант был плотного телосложения, темно-русый, лет тридцати. Голова его была перевязана какой-то тряпкой, сквозь нее просочилась кровь. Они стояли настолько близко друг к другу, что один мог слышать биение сердца другого.
– Скажи, есть ли среди вас минер?
Ортон ответил не сразу, мысли закрутились в голове: «Ну, конечно, они собираются разминировать коридор. Тогда нашим вообще труба. Хрен вам, а не минера!»