Тысячелетняя ночь
Шрифт:
Он стоял, прижавшись спиной к холодной каменной стене, и чёрные фигуры плыли мимо бесконечным безрадостным потоком. Неожиданно поднесённая к лицу его свеча заставила монаха вздрогнуть. Это был послушник.
— Отец Бенедикт приказал тебе прийти к нему после утрени, брат Ульрих, — сказал он и, поклонившись, добавил шёпотом, — неладное они задумали, Улл: хотят, чтобы ты помог им поймать кого-то, только не сумел разобрать — кого. И сейчас совещаются. Я малость послушал было под дверью, да отец Гугон высмотрел и наградил подзатыльником. — Молодой послушник деланно рассмеялся и поднял тревожные глаза. — Будь твёрд, Улл, — шепнул он. — А теперь, хочешь, вместе пойдём? Если опоздаем —
В темноте было незаметно, что бледное лицо Ульриха ещё больше побледнело, чёрные глаза его загорелись, а губы сложились в упрямую складку.
Между тем в просторной келье настоятеля Ньюстедского аббатства совещание было в разгаре.
— Я говорю тебе, досточтимый аббат, это — единственное средство избавиться от мошенников, — Арнульф де Бур резким движением отодвинул тяжёлое кресло и встал из-за стола. — Они укрепились в Шервудском лесу, как в своём государстве: каждая тропинка в нём ведёт к какой-либо проклятой тайной норе-пещере или подземелью, откуда они сыплются, как крысы из мешка. Его милость шериф давно уже потерял сон и терпение, а сейчас ему угрожает опасность распроститься с милостями нашего возлюбленного короля, если только ты, почтенный аббат, не поможешь нам.
Небольшой человек в монашеской сутане, сидевший у стола, почтительно наклонил голову при имени короля.
— Моё самое горячее желание — доставить удовольствие сэру Ральфу, достопочтенному шерифу Ноттингемскому, — проговорил он ласково. — Если бы я раньше знал о том, кого укрывает кровля нашего благочестивого монастыря, я сам бы известил об этом его милость. Однако… — и тут аббат, кротко глянув на второго, роскошно одетого и тщедушного собеседника, сделал значительную паузу. — Однако вполне ли ты уверен, добрый сэр Эгберт, что глаза твои не ошиблись и сей служитель божий действительно приходится братом приспешнику нечестивого разбойника?
— Вполне! Вполне уверен! — резко ответил горбун и, не без труда выбравшись из глубокого кресла, нервно засеменил по келье — красный плащ так и взлетал на поворотах. — Много лет я их не видел, но проклятый монашек почти не изменился. Он не заметил или не узнал меня, но я-то хорошо рассмотрел это проклятое отродье и рад, что этим смог быть полезным почтенному шерифу.
Аббат молчал. Потянувшись к столу, он снял щипчиками нагар с оплывающей свечи в высоком серебряном подсвечнике. При этом обнаружилось, что широкий рукав его сутаны подбит золотистым шёлком, а белую пухлую руку обвивала в несколько раз тонкая золотая цепочка. На полном, даже одутловатом лице его трудно было бы найти следы изнурённости и упорных размышлений на духовные темы, небольшие тёмные глаза смотрели пытливо и подозрительно.
— Я в большом затруднении, достопочтенный сэр, — промолвил он и, сбросив нагар со свечи на стоявшее около неё серебряное блюдечко, положил щипцы и скрестил руки на груди. — В большом затруднении, — повторил он и покачал головой. — Не первый год брат Ульрих в нашем монастыре. Холодной дождливой ночью постучался он в наши двери и не сказал, кто он и откуда, но желал спасти душу свою в господе благочестивыми делами и молитвами. Он оказался не только лучшим переписчиком священных рукописей, но и умелым иллюминатором, красота его заглавных букв в красках и золоте поистине не поддаётся описанию. С тех пор монастырь наш приобрёл великую славу и сам король соизволил заказать нам роскошный требник для королевы. Много у Ульриха учеников, но ни один не сравнялся с ним в редком его искусстве. Что же делать нам, если он вздумает упорствовать?
Арнульф де Бур с презрением пожал плечами и, вновь
— Мне ли учить тебя, почтенный аббат? Передают, что тюремщики Ньюстедского аббатства владеют уменьем заставить говорить и немого.
Отец Бенедикт покраснел, и его руки, сложенные на чёрной сутане, приметно дрогнули, но он быстро овладел собой.
— Мало ли что говорят злонамеренные языки, — спокойно проговорил он. — Вот если бы…
— Если бы что? — нетерпеливо и довольно бесцеремонно перебил его помощник шерифа.
— Если бы… — медленно повторил аббат, не отрывая взгляда от колеблющегося пламени свечи… — подождать немного.
— Какому дьяволу это нужно? — вскричал Арнульф де Бур, окончательно выйдя из терпения, и сердито оттолкнул от себя кубок. — Я достаточно ясно сказал тебе, почтенный аббат, что сам шериф…
Но аббат успокаивающим движением положил правую руку на бархатный чёрный рукав нетерпеливого гостя.
— Горячая кровь — признак благородной породы, — с тонкой улыбкой проговорил он. — Одну минуту терпения, благородный сэр. — Слегка откинувшись на спинку кресла, не выпуская из левой руки кубка, отец Бенедикт продолжал, пристально рассматривая тонкую его отделку. — Наш монастырь, как тебе известно, славится также искусными братьями-врачевателями. Целый сад засажен у нас целебными цветами и травами и многие страждущие находят у них спасение от бед своих. Брат Климент, самый сведущий в тайнах врачевания, сказал мне, что усердие брата Ульриха к письму и рисованию чрезмерно и не позже как через год глаза его не выдержат и вечная тьма спустится на них. Так вот… — аббат продолжал говорить, не поднимая глаз. — Не подождать ли несколько, уважаемый сэр Арнульф, и тем дать нашему монастырю возможность получить от брата Ульриха всю пользу, какую его благочестивое искусство может нам доставить? Когда же от неумеренного рвения зрение его ослабнет… тогда и допрос можно будет вести смелее. Потому что при всей его кротости вряд ли он легко согласится выдать своего нечестивого брата.
Наступило молчание, прерываемое лишь лёгким потрескиванием оплывающей свечи. Наклонившись вперёд, крепко взявшись за поручни крытого зелёным бархатом кресла, сэр Арнульф устремил пристальный взгляд на спокойное румяное лицо аббата.
— Так, — наконец промолвил Арнульф де Бур и откашлялся, прочищая внезапно охрипшее горло. — Клянусь всеми болотными чертями и их двоюродной бабушкой, мы, солдаты, грубы и жестоки, но, святая пятница, чего стоит наша жестокость перед кротостью служителя церкви!
Густая краска, внезапно покрывшая полные щёки аббата, была единственным доказательством того, как глубоко задело его замечание гостя, но в эту минуту послышался лёгкий стук в дверь.
— Кто там? — с приметным облегчением спросил отец Венедикт.
— Недостойный раб Господа, Ульрих. — последовал тихий, но твёрдый ответ, и высокая фигура со сложенными на груди руками склонилась в глубоком монашеском поклоне, а затем, войдя в круг света, неподвижно в нём остановилась. — По твоему приказанию, — добавил сдержанный голос.
Приподнявшись в кресле, помощник шерифа внимательно рассматривал вошедшего: тот стоял с уставно скрещёнными на груди руками и опущенными глазами. С самому ему непонятным волнением Арнульф де Бур отметил, что на этом бледном лице веки были красноваты и словно слегка воспалены. При виде горбуна, удалившегося в полутёмный угол комнаты, лёгкая судорога прошла по лицу монаха, тотчас же принявшему прежнее выражение спокойной замкнутости и решимости.
Помощник шерифа нетерпеливо кашлянул, и аббат, несколько торопливо, заговорил: