Тюрки и мир. Сокровенная история
Шрифт:
«Третий Рим» утверждал волю папы. Сделав ставку на Романовых, Запад не ошибся. Старание их было весьма последовательным и на русском Дону, там сразу же началась христианизация населения. Вернее, карательные экспедиции… Словом, все повторялось, как в матушке-России, так же образ Бога Небесного меняли на иные образа.
Сценарий был един, режиссеры – тоже. Казачьи станицы смолкали одна за другой: там поздно поняли, кого привели казаки в Азов, кому помогали.
События следовали неминуемым чередом.
Первым очнулся, будто от наваждения, атаман Булава, он в 1707 году поднял донских татар против новых хозяев Дона. Началась очередная крестьянская война, носившая явный религиозный оттенок,
Исход той «крестианской» войны был предрешен с первого ее дня, около атамана стояли агенты иезуитов, они и убили своевольного бунтаря, дав ему раздуть пламя бунта. И – вот тогда уж карательные экспедиции навалились на Дон хуже наводнения, страшнее саранчи, они подчиняли станицу за станицей, юрт за юртом, всюду утверждая символы греческой веры и власть русского царя. Князь В. В. Долгорукий исполнял приказы Петра в точности: всех противящихся вырубал. Мятежные станицы сжигали живьем, а малолетних детей подводили к бричке, если голова ребенка была выше ее колеса, царский приказ велел рубить голову. Следить за сиротами оставляли наставников – «крестиан», с которыми и враждовали казаки.
Вырастали малыши уже славянами, невольниками… Эти страшные трагедии знал даже известный российский историк С. М. Соловьев, но писал о них осторожно, намеками. Не исключено, что его прадед был из тех чудом уцелевших малышей…
Как веру, не церемонясь, Петр сменил Дону и знамя – духа-покровителя казаков. На новом знамени был изображен пьяный казак, сидящий на пустой винной бочке. Он с тех пор представляет некогда вольную землю, ту, где прежде говорили молодым: «Не пей вина, не вмешивайся в смуты, эти два порока разрушают дворцы и крепости»… Не послушали казаки старую пословицу. Вот и пропили все, даже свободу своих детей.
А ведь прежде Дон славил елень (солнечный олень), знак Бога и Древнего Алтая, он был на знаменах донских татар, он был их духом-покровителем… Не вспоминают его ныне. Зачем?
Победы на Дону придали вес России, царство выросло, стало сильнее. И римский папа повел его дальше, на путь империи. Дон, видимо, был неким мерилом способностей династии Романовых… При вручении верительных грамот московские послы уже не скупились на заверения в «древней дружбе между Россией и западными державами Европы, для того чтобы согласиться, каким способом ослабить врагов Креста Господня – турецкого султана, крымского хана и всех басурманских орд». Прежде подобное русские не произносили, рангом были пониже.
Эту перемену, бесспорно, принесла христианизация. Она! Россия стала восточной провинцией Латинской империи, хотя открыто никогда не признавала свое положение и довольствовалась ролью союзника. Поэтому в мировой табели о рангах русского царя и поднимали все выше и выше.
Поездки Петра за границу, его военные успехи распалили болезненное тщеславие, породили желание стать императором, подчинить себе не только соседние страны, но и Русскую церковь. Такой поворот событий был очень даже на руку Западу, он еще дальше отдалял Россию от старой Руси. Собственно, в этом и состояла идея Третьего Рима, которую десятилетиями вживляли в сознание Кремля… И семя дало росток.
Императорским амбициям Петра изначально противились лишь те, кому новая роль страны была не по душе, кому не нравилась Россия – задворок латинского Запада. В числе противников стояла царевна Софья, набожная и властная женщина, думавшая о Руси. Имя ее пользовалось уважением у русского народа, ее считали антиподом Петру, к ней тянулись
…После колонизации Дона в Москве очень страдали стрельцы, в которых жила любовь к патриархальности. Их родственников, донских татар, уничтожали, обращали в крепостных. Самих стрельцов, пользовавшихся привилегиями, тоже теснили, склоняя к новой вере. Им, например, запретили торговать, заниматься ремеслами, пока не станут христианами… Кремль исподволь провоцировал стрелецкий бунт. Сам вызывал его.
Он играл на отчаянном положении армии, состоящей из наемников, для которых Москва со Стрелецкой слободой стала родиной. Им, безденежным и бесправным, просто некуда было деться: на Дону чужие и здесь не свои.
Бунт стрельцов был важен в первую очередь иезуитам, которые задумали создать новую русскую армию, но, не уничтожив старую, сделать это было практически невозможно: оружие находилось все-таки в руках стрельцов. Они, эти татары-наемники, которым следовало платить, были не нужны царю. Ему объяснили, что солдат можно набирать и из славян, ничего не стоящих казне. В той простой истине скрывались мотивы стрелецкого бунта.
Стрельцов поднимали, чтобы уничтожить. Ведь иезуиты вели Россию на роль поставщика «пушечного мяса» для Европы. В этом состоял их «стрелецкий» интерес.
То был момент потерянной Истины, повернувшей политику Московии на сто восемьдесят градусов. Независимую державу Ивана Грозного, наследницу Золотой Орды и Дешт-и-Кипчака, превращали в европейскую казарму. Это, пожалуй, и есть преддверье Российской империи, будущий итог намечавшихся тогда перемен.
Царь Петр, провоцируя стрельцов, не понимал, что не в его руках составление повелений, которые будет выполнять армия. Страдающий «вязкостью» мышления, он вообще мало понимал происходящие события. В стране входила во вкус бюрократия, которая для выполнения царских указов получала открытый доступ к армии. Это было принципиально новым. Иностранцы, став столоначальниками, становились властителями не только славян, но и их армии!
Конечно, захватить Москву в 1698 году стрельцам не составило бы труда, но на государственный переворот они пойти не могли, и иезуиты отлично понимали это. Вовсе не потому, что среди стрельцов были их агенты, а потому, что наемники были скованы древней тюркской традицией, считали царскую власть незыблемой и священной.
Стрельцы хотели улучшить свою жизнь, а что сделать, не знали.
Лишь когда их лишили довольствия, когда они вдоволь наголодались, тогда выступили. Но не против царя, а против бояр и иноземцев… В тот день по приказу царя арестовали сотни людей, подвергли пыткам. Доносы и розыски задевали, разумеется, в первую очередь противников Запада. Православный люд в страхе даже пригнулся: публичные казни в Москве шли с утра до вечера. Потоки крови, предсмертные крики осужденных пронизывали городскую тишину… пять месяцев не убирали виселицы, пять месяцев не отдыхали палачи.
Кремлю важно было в очередной раз смять славян, взрастить в их сознании мысль о всесильном царе-императоре, которому все должны служить бескорыстно. То была кровавая политика страха, она не могла не привести к нравственному падению славян, к духовному их обнищанию, что, собственно, и случилось в 1721 году.
А иного и быть не могло.
Стрелецкий бунт от утверждения Святейшего синода, который взял в свои руки управление Русской церковью и объявил царя императором, отделяло два десятилетия. Но каких! За те годы страна стала другой – помнящей казни, карательные экспедиции, она теперь боялась прогневить не Бога, а всесильного царя-императора. То был народ, потерявший веру.