У березки я заплакал
Шрифт:
Такая бесцеремонность меня несколько оскорбила, но и развеселила. «Почему же я летатель?» – спросил я. «Да вырвалось по аналогии с мечтателем – вы ведь любите под небесами мечтать, не так ли»? Сама смеется. «И чем же я вам могу помочь, может быть, увезти от мужа к Северному полюсу?» – в тон женщине задал я вопрос. «Господи, да вы хотя бы помогли мне домой добраться – слышите как метет. Меня и без вашей помощи унесет к полюсу. А мужа у меня нет: в этакую погоду разве жен одних выпускают на улицу?» «Что ж, пойдемте, – говорю ей. – Не боитесь с незнакомым человеком оказаться наедине?» «Что вы, я вижу, вы добрый, значит и надежный».
Посмотрела
– В те дни положение мое можно выразить просто: я потерял покой, – после небольшой паузы продолжил Андрей Петрович. – Отчетливо понял: именно такая спутница жизни мне нужна. Вскоре об Оле я знал немало: она врач, терапевт, живет в поселке два года. Приехала на Север после окончания института, замуж выйти не успела. Родом – из Ленинграда, где жила ее мама.
Стал я с Олей изредка встречаться. Чем больше узнавал ее, тем сильнее она мне нравилась, несмотря на некоторые странности. Тогда я многого не понимал в ее поведении. Тайком молилась, читала Библию, Псалтирь. Говорила, что в Боге находит утешение, получает от него поддержку в трудные минуты. Посты соблюдала – для Крайнего Севера это, на мой взгляд, было равносильно подвигу: попробуй поживи хотя бы день без мяса. Как выкручивалась, как при добровольной скудной еде обходилась? – это, действительно, только одному Богу известно. Тоненькая, как молодая березка, была. А лицо так и светилось непередаваемой теплотой, добротой и нежностью. В жизни не всем дано любить, а ее сердце было очень чуткое, живое, не каменное. Я сразу ее полюбил, и потом понял, что она – сестра моей души… Олю все считали привлекательной. Но меня она продолжала как бы сторониться, ни к какой близости не допускала. Хотя и потеплела после одного события: под Новый год знакомый летчик по моей просьбе привез из Москвы живые цветы. Уж как Оля рада была, как благодарна.
Андрей Петрович снова умолк. Полумрак не мог скрыть, как сильно погрустнело его лицо.
– Постепенно мы начали с Олей говорить о том, чтобы соединить наши жизни. Она мечтала о времени, когда у нас будет двое детей. «Ты, летатель, будешь меня с ними носить на руках», – посмеивалась Оля. Мы настолько были душевно близки, именно близки, что порой без слов улавливали чувства и намерения друг друга. Через любовь к Оле я лучше узнавал себя. А ее улыбка! Она была до удивления выразительная: могла сказать «да» или «нет», ласково поблагодарить или с легким укором возразить. Улыбка всегда стояла перед моими глазами во время нашей разлуки. Ради этой Олиной улыбки я готов был пойти на все.
Оля говорила, что ее чувства ко мне подобны отношению какой-то Ксении Петербургской к своему мужу. Была такая святая. Я не придал тогда этим словам особого значения, позже подробней узнал о жизни Ксении. И был потрясен. Я понял, что Оля тоже меня сильно любила. И очень-очень хотела, чтобы мы закрепили свой брак венчанием в церкви. В то время это было бы дерзким поступком. Правда, мне следовало бы до венчания покреститься. Оля говорила, что в Ленинграде это можно было сделать беспрепятственно – там действовало несколько храмов. Одним словом, в мою жизнь вошло светлое, чистое, и даже больше – вечное. Я тогда находился как в прекрасном сне, от которого не хотелось просыпаться…
– Недолгим оказалось мое счастье, – словно откуда-то издалека донесся голос Андрея Петровича. – В конце марта Оля погибла. Позже я узнал, что как раз был праздник Пасхи. Самолет, на котором она летела с больным и еще несколькими пассажирами, разбился. Отличные ребята не вернулись из того трагического полета, не стало и Оли. Весь поселок провожал в последний путь погибших. Погода в тот день выдалась злая: при сильном ветре мороз до сорока. От дороги до кладбища, что находилось на возвышении у подножия сопки, расстояние не более сотни метров. Арктика его удесятерила. Холод был неимоверный.
Когда опускали гроб с Олей в ледяную каменную могилу, я вдруг, как наяву, услышал ее смешливое «летатель». Слез сдержать не мог. Все остальное помню плохо. На поминках, в столовой, выпил много: в некоторых случаях водка помогает заглушить боль. А вот на следующий день я впервые испытал чувство ужасного одиночества. Возник естественный вопрос: для кого теперь жить? Наверно, и Ксения Петербургская задалась этим вопросом, когда неожиданно умер ее муж, которого, кстати, тоже звали Андреем. Прости меня, Леонид, за слезы, не могу сдержаться. Я ведь не каменный, хотя и летчик. Почему Господь к нам так несправедлив, забирает самых лучших людей? Еще раз прости за мою слабость…
Далее из разговора с Андреем Петровичем я узнал, что после трагической гибели Оли он все же побывал в Ленинграде у ее матери, которая не смогла из-за непогоды прилететь на похороны дочери. Мать рассказала, что этой смерти Оли она ожидала, но только ничего ей об этом не говорила.
Оказывается, в раннем детстве Оля очень сильно заболела, врачи помочь ей ничем не могли. Девочка таяла на глазах, принося матери сильное горе. Оля уже никого не узнавала, не могла даже принимать лекарства. Из груди ее вырывалось страшное хрипение. Все шло к тому, чтобы матери расстаться с дочерью навсегда.
Будучи верующей, мать решилась на последний шаг – отслужить молебен о выздоровлении дочери. А заодно попросить священника, если есть возможность, помолиться за Оленьку.
Молебен был отслужен. В последующие три недели батюшка, которого звали отцом Василием, три недели приходил навещать больную Олю. Из маленького пузырька он накапывал в рюмочку всего несколько капель какой-то бесцветной жидкости, затем доливал в рюмку простой воды и давал больной выпить. Грудь одновременно смазывал маслицем. Позже мать узнала, что вода и маслице были освящены на могиле Ксении Петербургской. Процедуру батюшка проделал семь или десять раз. Первые три дня ежедневно, а затем через несколько дней. Одновременно он читал молитвы и Евангелие. В молитвах обращался о выздоровлении Оли к Господу, Богородице и святым.
Но однажды отец Василий подошел к матери и сказал, что ему было видение. Оля выздоровеет, но проживет со дня выздоровления ровно двадцать лет. Именно столько ей было отпущено Богом в этой жизни.
Мать тогда восприняла эти слова не более, как радость: «Доченька останется живой!» Оля выздоровела, стала верующей. Мать в ней души не чаяла. Но не забывала и о дате выздоровления дочери, которая все чаще и чаще напоминала о приближающемся исходе жизни Оли. Так оно и случилось: самолет, в котором летела Оля, разбился именно в Пасху, как было предсказано о судьбе дочери.