У каждого в шкафу
Шрифт:
Предложить взять утихшего дауненка на руки, ты устала, можно я, а ты как раз покуришь, отдохнешь, только покажи, как поудобнее, ага, ага, держу, госсподи, госссподи, следить за лицом, никаких гримас отвращения, прелестный малютка, как и было сказано.
Поднимаются на пол-этажа. Выходят на балкон. Излюбленное место отдыха студентов, обширный балкон выходит на заброшенный пустырь, летом зарастающий страшной для аллергиков лебедой. Ой, и правда, восхищается средне-русая, с наслаждением вдыхая холодный вкусный воздух, как хорошо-то. Просит сигарету. Белая голова кивает на сумку. Средне-русая торопливо закуривает. Белая немного заглядывает за балконное ограждение, рассматривает неширокую асфальтовую дорожку, горы мусора и мрачно нахохлившиеся неопрятные кусты. Боишься — не делай, напоминает она себе любимейшее папино изречение,
Докуривает подругину сигарету. Она даже не погасла. Смотрит пристально вниз. Никаких звуков, никакого движения. Вот и чудно. На лестнице встречает щемяще прекрасного Боба вместе с добродушным румяным дядей Федором, привет-привет, собираемся отоспаться, устали, как ни одна собака не уставала, дядя Федор, вечно ты про собак, два дежурства подряд, конечно, отдыхайте, золотые мои, увидимся.
Белая голова чувствует себя настоящей хозяйкой своей судьбы. Миллионы людей хотели бы освободиться, но у них не хватает или духа, или сил, или ума. А у нее хватило, и она чувствует прилив особой гордости.
Из дневника мертвой девочки
Почему-то я знаю, что случится именно так.
Я буду продолжать разговаривать с тобой, мне необходимо с тобой разговаривать, рассказывать смешные истории, забавные местные приключения с неожиданными поворотами сюжета, вспоминать какие-то теплые случаи из прошлого, например, как я открывала консервным ножом банку сайры в масле, а нож скользнул по металлу и вместо крышки вскрыл мою руку, левую, наложили двенадцать швов, ты зверски ругался на хирурга и требовал, чтобы у меня не было не только шрама, но и самой раны. Целовал мои пальцы поочередно, пальчик-мальчик, где ты был, с этим братом в лес ходил…
Мы едем с тобой в поезде, через двое суток нас назовут абитуриентами, еще через месяц — студентами, плацкартный вагон, боковые места на полпути к туалету, вареные вкрутую яйца и изжаренные бабушкой котлеты.
Толстая и суетливая соседка из открытого купе напротив угощает нас кисленьким самодельным вином и домашним сыром, нарезанным толстыми рыхлыми ломтями, мы пробуем что-то, содержащее алкоголь, в первый раз, что за чудные детки, восхищается суетливая соседка, обмахиваясь сложенной вчетверо газетой.
В страшноватом и грохочущем тамбуре я сильно обниму тебя за шею, иногда хватает и этого, чтобы стать единым организмом, с общими сдвоенными легкими, преувеличенной печенью, большим и малым кругами кровообращения, сложным синхронным митозом и мейозом [28] .
Моя левая рука — твоя правая рука, мой рот — твой язык, все на своих местах.
28
Два типа деления клеток.
Оказывается, Юля заснула. Упала в сон. На низком-низком кожаном диванчике, в гостиной Боба, больше напоминающей какую-нибудь кофейню. Разбудило ее громкое недовольное мурлыканье. Красивая черно-белая кошка сидела рядом, смотрела с недоумением.
Хозяин ушел. Оставил ее на попечение вот этой босой клуши с разноцветными волосами. Наташе давно пора было принимать пищу, несмотря ни на что, а босоножка не помнила об этом совершенно и спала, безобразие. Ничего, Наташа напомнит, корона с ушей не свалится. Отрывисто мяукнув, она побежала к своей нарядной тарелке.
Юля сообразила, наконец, что от нее требуется, медленно-медленно прошагала к холодильнику, открыла.
«Надо собираться, разбудить Таньку, — соображала она, — отвезти ее домой, собрать в школу, а потом поехать в областную, помочь Бобке, что-то ведь надо там… Формальности. Ритуальные услуги… Нельзя Бобку оставлять. Надо с Федором проститься. Корейчику позвоню, отпрошусь. Ничего, отпустит».
Оставленный на низком-низком столике телефон завибрировал и запел голосом Цоя: «Я смотрю в чужое небо из чужого окна…» Юля, в два прыжка оказавшись в гостиной, как из огня, выхватила трубку, впервые не дослушав до «взлетая, оставляет земле лишь тень…», сказала свое «ал-ло» — голосом испуганным и негромким.
«Слышишь, Юлечка, ну ты мне удружила, прям нечего сказать, — Лорка была в возмущении и говорила неприязненно и даже угрожающе, — чтоб я еще с тобой связалась, так нет… Забирай всех своих суицидальных психопатов себе сама, сели у себя дома в ванной, нечего вешать на других, вот что я тебе скажу! Чтоб так поступить с подругой! Прислала какого-то сумасшедшего! Я тут с ним носилась-носилась, понимаю и сожалею о вашей невосполнимой утрате, тра-ля-ля, выпейте чаю и успокойтесь, жизнь не кончается, пусть мертвые хоронят своих мертвецов, соловьем разливалась, аж самой противно, а он? Пошел, скотобаза неблагодарная, и выпрыгнул с седьмого этажа. Из окошка в мужском туалете. Умер мгновенно, и то хлеб. Спаси-и-ибо тебе, Юлечка, меня теперь за яйца здесь подвесят, прям жалко, что нету их у меня…»
Юля неторопливо опустилась на нарядный пол из наборного паркета. Босыми ногами пришлепала дочь и молча села рядом. Вынула из материной руки все еще разговаривающий сварливым Лоркиным голосом телефон и нажала на отбой.
Минут через десять Наташа вернулась из кухни. Взбодрившись после завтрака, она придумала себе новую забаву — пыталась лапкой поймать хулиганистый солнечный зайчик, прыгающий по комнате, со стенки на диванчик, с диванчика на столик, со столика на пол, где сидели странные гостьи, обнявшись и смешав разноцветные волосы.
Наташа присмотрелась. Получилось красиво.
Витечка сидит в своем большом черном автомобиле. Нетрезвый, он не садится за руль. Не сядет и теперь.
Прекрасная возможность побыть одному, уже утро, просыпается город, его город, хорошо, что он отказался от такси, будет неплохо пройтись пешком, тут недалеко. Сейчас спустится и пойдет по Набережной, оживающей и уже не тихой, уже не пустой.
В разном темпе пробегут мимо и навстречу спортсмены, не совсем спортсмены и совсем не спортсмены — размеренный шаг, неуверенная трусца, сбивающееся дыхание, кожаные напульсники, наушники от плеера глубоко в мозгу и радость от утра, проведенного с пользой.
Надсадно рыча и отплевываясь, проползет оранжевая поливальная машина, свернет за угол.
Из круглосуточной аптеки выбежит женщина, небрежно и наспех одетая, с лицом перевернутым и встревоженным, укладывая в сумочке нитроглицерин? детский панадол? кетанол в ампулах? — побежит домой, ничего, она успеет, все не так страшно, как казалось ночью.
Под командой раздраженного похмельем лейтенанта нестроевым шагом пройдут солдатики, в баню, — обритые головы, юношеские прыщи, жаркие сапоги и не пишет девушка, забудь, брат.
Собаковладельцы начнут свой ежедневный цикл из двух прогулок, придерживая поводки, зевая и растирая все еще плывущие в объятия Морфея глаза.
Витечка пойдет ближайшей к Реке аллеей. Ответит на телефонный звонок жены, почти бывшей. Постоит пару минут, усваивая информацию. Проследует дальше.
Лидия уже проснулась, чистит зубы в темноте, не включая свет — чтобы постепенно прощаться с драгоценным утренним сном, босая, волосы растрепаны, сидит на бортике ванны. Хорошо, что не позвонил ей, подумает Витечка, ни к чему множить сущности или как там это самое бритва Оккама [29] ? Не сочиняй себе проблем сам, несколько вольно переиначивает он.
29
Бритва (лезвие) Оккама — методологический принцип, также называемый принципом бережливости, или законом экономии, в упрощенном виде он гласит: «Не следует множить сущее без необходимости» (либо «Не следует привлекать новые сущности без самой крайней на то необходимости»).