Шрифт:
Kim Stanley Robinson
Pacific Edge: Three Californias (Wild Shore Triptych)
Моим родителям
1
Никакие неприятности не могут омрачить такое утро. Прохладно, пахнет шалфеем. В воздухе царит та ясность, что приходит в Южную Калифорнию, когда Санта-Ана [1] прогоняет туманы к морю. Воздух
1
Ветер, дующий с одноименного перевала. (Здесь и далее примеч. пер.)
По горной тропинке спускается человек, временами останавливаясь, чтобы полюбоваться окрестностями. Он идет небрежной дерганой походкой, играючи перепрыгивая с камня на камень. Несмотря на свои тридцать два года, поведением он напоминает мальчишку, убежавшего гулять в зеленые холмы. На целый бесконечный день…
Человек одет в рабочие брюки защитного цвета, спортивную рубашку и замызганные теннисные туфли. Большие руки покрыты царапинами.
Временами он прерывает прогулку, хватает воображаемую бейсбольную биту и резко взмахивает перед собой с громким возгласом: «Бац!» Голуби, бросая любовные игры, разлетаются в разные стороны, человек улыбается и скачет по тропе дальше. Красная шея, кожа в веснушках, блекло-голубые, будто сонные, глаза, соломенные волосы торчат во все стороны. Лицо длинное, скуластое.
Заглядевшись на парящую в небе «Каталину» – маленький гидросамолетик, человек вдруг спотыкается и делает несколько гигантских скачков, чтобы удержать равновесие.
– Не говори «гоп!» – крякает он, благополучно приземлившись на ноги. – Что за денек!
Человек этот направлялся к Эль-Модене. Со всех сторон туда же стекались его друзья: по одному и по двое, пешком и на велосипедах, чтобы встретиться на разрытом перекрестке. Взяв кто кирку, кто лопату, люди попрыгали в ямы и принялись за работу. Грунт летел в бункеры, кирки звонко разбивали камни, громкими голосами друзья делились новостями прошедшей недели.
Им повезло: в раскопе оказалась целая улица. Это был большой перекресток: четырехрядные асфальтированные дороги, белый бетонный бордюр, большие стоянки для автомобилей с заправочными станциями по углам и торговым центром позади. Домов уже не было, большая часть асфальта отправлена в переработку на химзаводы в Лонг-Бич, и люди продолжали зарываться глубже.
Когда человек подошел к ямам, друзья приветствовали его:
– Привет, Кевин, гляди, что я нашла!
– Привет, Дорис! Похоже, светофор.
– Один такой мы уже откапывали раньше. – Кевин присел на корточки над исторической реалией, осматривая ее.
– Теперь у нас их два. Видать, установили новый, а этот бросили.
– Щедрый народ!
Из
– Нет! Только не это! Телефонные линии, силовые кабели, газопроводы, пластмассовые трубы, светофоры, а теперь еще цистерна от автозаправки!
– Смотрите, целая куча пустых пивных банок, – сказал Хэнк.
– По крайней мере, хоть что-то они делали правильно.
Не прекращая раскопок, друзья расспрашивали Кевина о прошедшем заседании городского Совета, первом для Кевина как нового члена в его составе.
– До сих пор не пойму, как ты дал себя уговорить, – сказала Габриэла. Она работала на строительстве вместе с Кевином и Хэнком. Молодая, резкая и необузданная, острая на язык Габриэла часто ставила Кевина в затруднительное положение.
– Мне сказали, что это будет интересно.
Все рассмеялись:
– Ему сказали!.. Человек бывал на сотнях заседаний Совета, но стоило Джин Аурелиано пообещать, что будет интересно, Кевин Клейборн ответил: «О да! Теперь я понял, там весело».
– А что, может, так и будет – с нынешней-то поры?
Все снова засмеялись. Кевин стоял, не выпуская из рук кирку, и смущенно улыбался.
– Не будет там ничего веселого, – сказала Дорис. Она тоже состояла в Совете от партии «зеленых» и выполняла обязанности наставника Кевина. Похоже, большого удовольствия ей это не доставляло. Они с Кевином жили в одном доме и были старыми знакомыми, так что Дорис прекрасно понимала, с кем связалась. Она повернулась к Габриэле:
– Джин выбрала Кевина, потому что ей в Совете нужна известная личность.
– Но это не объясняет, почему он согласился.
– Дерево, которое быстрее растет, скорее и срубят! – заметил Хэнк.
Габриэла усмехнулась:
– Ну ты как всегда… Думай, что говоришь, Хэнк.
Утро подходило к концу, воздух стал теплым. Они наткнулись уже на третий светофор, и Дорис нахмурилась:
– До чего же неэкономными были люди!
– Каждая культура расточительна ровно настолько, насколько может себе позволить, – отозвался Хэнк. – Это же гадко – бросать на землю фантики от жевательной резинки! А заодно светофоры, бетономешалки и…
– А что ты скажешь о шотландцах? – спросил Кевин. – Они всегда слыли очень экономными.
– Но они же были бедны, – пожал плечами Хэнк. – Они просто не могли позволить себе расточительности. Это только подтверждает мою точку зрения.
Дорис швырнула землю в бункер и возразила:
– Экономность – штука, которая не должна зависеть от жизненных обстоятельств.
– Видите, они могли побросать здесь эти вещи и спокойно удалиться, – сказал Кевин, постучав пальцем по светофору. – Какое свинство – вот так захоронить, вышвырнуть на свалку улицу вместе со всеми автомобилями.
Дорис тряхнула своими короткими черными волосами:
– Ты ставишь все с ног на голову, Кевин, прямо как Хэнк. Ценности, или, говоря по-научному, человеческие мотивы, управляют действиями, а не наоборот. Будь это для них важным, они вытащили бы все дерьмо отсюда и использовали не хуже нас.
– Наверное, ты права.
– Все просто, как велосипед. Ценности – это движение педалей вниз, а действия – движение вверх. А именно движение вниз толкает нас вперед.
– Хорошо, – сказал Кевин, вытерев пот со лба, и на миг задумался. – Но если ты наденешь туклипсы, то сможешь двигаться вперед и за счет подъема педалей. По крайней мере, у меня это получается.