У меня к вам несколько вопросов
Шрифт:
Оливер спросил, не хочу ли я есть, и я пожала плечами.
Это была история о женщине, ударившей насильника ножницами и севшей за это в тюрьму. Об одной звезде с секретной кнопкой, запиравшей двери.
Оливер позвонил в «Фоксиз» и заказал нам белую пиццу с шалфеем и еще одну, с грибами и луком, с добавкой хлопьев красного перца. Я решила, что мне можно съесть по дольке каждой пиццы.
Это была история о том, как один домогатель получил место в Верховном суде. О том, как один насильник получил место в Верховном суде. О том, как одна женщина, дрожа, весь день давала показания в прямом эфире, и ничего не случилось.
Андерсон перешел к другим темам, но Оливер спросил, не возражаю
Я сказала:
— Не верится, что в кампусе наконец провели кабель. У нас когда-то было три канала.
Чтобы смотреть «Беверли-Хиллз, 90210», нам приходилось просить маму Дани Майкалек каждую среду записывать серии на ВХС и высылать нам почтой.
На MSNBC рассказывали о той же истории. Той, где судья сказал, что пловец такой многообещающий. Той, где насильник напомнил судье его самого в молодости, когда он стал насильником. Той, где ее тело так и не нашли.
Той, где ее тело нашли в снегу. Той, где он оставил ее мертвое тело под брезентом. Той, где всю оставшуюся жизнь она была ходячим скелетом, так и не сумев восстановиться.
Вы знаете, о ком я.
В дверь позвонил доставщик пиццы. Оливер нашел нам тарелки. И сказал:
— Так кто смотрит за вашими детьми, пока вы здесь?
12
Мне понадобилась вечность, чтобы заснуть, а проснулась я ни свет ни заря, отчаянно пытаясь решить для себя, правда ли вы были ушлым. Эта мысль не давала мне покоя, и мне нужно было взвесить ее, словно странную жемчужину, оказавшуюся у меня в руке.
Были школьницы, считавшие вас очаровашкой, во всяком случае они могли назвать вас, отвечая на вопрос, кто из учителей сводит их с ума. Девочки (и наверняка кое-кто из мальчиков) обожали, как у вас краснели щеки, когда вы вставали на коллоквиуме, чтобы сделать объявление. Красные щеки и темные волосы — неотразимое сочетание.
И у вас, конечно, был свой культ — ребята и девчата, не только заглядывавшие к вам в класс, но и записывавшиеся петь с вами колядки на городской лужайке или смотреть дурацкие комедии, которые вы снимали. Периодически они оставляли вам место за своим обеденным столом, уговаривали поесть с ними. Они были из хора и оркестра, те, которые брали частные уроки, дивы музыкального театра, вроде Бет, Сакины и Талии, считавшие, что могут всего добиться лестью. Я никогда не пела колядки, не была одной из тех, кто удивлял вас со сцены в ваш день рождения немецкой застольной песней, но я не стеснялась заглянуть к вам, поболтать о текущих делах, словно мы с вами коллеги. Я чувствовала, что вы мой учитель, в отличие, к примеру, от мистера Дара, для которого история, похоже, была на втором месте после хоккея. Мистер Дар был душой с хоккеистами, но вы-то, вы были со мной, и Фрэн, и Карлоттой, вы были душой с музыкантами, повернутыми ораторами и итальянским клубом, с этими школьными уголками не для всех.
Я никогда не пойму, почему миссис Росс, когда вы появились на моем втором курсе, решила, что я технарь и можно пожертвовать мной в вашу пользу. Может, она могла отпустить меня работать над «Октябрьскими причудами», потому что ее третье- и четверокурсники уже были заняты созданием декораций для «Нашего городка». В конце концов, «Причуды» были просто варьете; они были нужны, только чтобы позабавить родичей на родительских выходных и дополнить портфолио для колледжа нескольким четверокурсникам.
Поскольку вы были новым, а я уже хотя бы смотрела «Причуды» прошлой осенью, я чувствовала себя в странном положении, вводя вас в курс дела. Я видела в этом свой выбор, в том, как по-свойски мы с вами общались.
Но в 2018-м все казалось иначе. Мы, все мы, задним числом окидывали наметанным глазом всех мужчин, нанимавших нас, обучавших нас, затаскивавших в гардеробные. Мне пришлось признать, что вы, похоже, умело размывали границы для юных девушек, давая им почувствовать себя взрослыми.
Мы действительно много времени проводили вместе, но нет — вы никогда не клали мне потную ладонь на коленку. В колледже как-то раз одному преподавателю вздумалось признаться мне у себя в кабинете, что самым эротическим переживанием в его жизни было смотреть, как одна француженка намыливала себе небритые подмышки. Вы никогда не говорили мне ничего такого, никогда не звали присесть за ваш стол, чтобы показать что-то на вашем компьютере, пока вы дышали бы мне в ухо. Слава богу.
Хотя, напоминала я себе, если вы не позволяли себе чего-то такого со мной, это не значит, что вы не делали этого с другими девушками, не такими бдительными, не такими колючими.
Не раз перед тем, как поднимался занавес в день премьеры, вы смотрели на меня и говорили: «Ты держишь мою карьеру в своих руках».
Вы считали дико остроумным коверкать мое имя в расписании репетиций: «Бодди! Боуди! Боти!» Вы рассказали мне, в ваш первый год, о крошечной государственной старшей школе, в которую вы ходили в Миссури, и что мне запомнилось — мы сидели перед телевизором на коричневом вельветовом диванчике в вашем рабоче-оркестрово-хоровом кабинете и смотрели старые кассеты с прежними «Причудами», — это что некоторым людям суждено проделать большой путь от родных мест. Вы не имели в виду две трети богатых ребят из Грэнби, в коротких штанишках повидавших Европу. Вы имели в виду тех, кому нужно вытащить себя из маленьких городков, тех, чьи амбиции слишком велики для мест, где они родились. Это было не совсем про меня; это Северн Робсон забросил меня сюда из Броуд-Рана, штат Индиана. Но мне было очень приятно, что вы считали меня такой целеустремленной. Когда подросток видит, что кто-то считает его особенным, он чувствует себя особенным — и вскоре ваше представление обо мне стало частью моего имиджа. Когда я с кем-нибудь встречалась в двадцать с чем-то, я говорила, что выбралась из Броуд-Рана по собственному выбору. Я в это верила.
Позже я стала честней: мои амбиции были не старше Грэнби, не они привели меня в Грэнби. Мои амбиции родились в Грэнби. Они проросли в этих замшелых лесах, как грибы.
Вы сказали: «Это первое место, куда ты перебралась сама. Это значит, оно твое».
Я ничего не сказала — не потому, что была не согласна, а потому, что мне хотелось плакать от благодарности.
Вы сказали: «Ты можешь подумать, что Грэнби, скорее, для тех ребят, чьи деды здесь учились. Но ты выбрала эту школу, и потому она твоя».
Над вторыми «Причудами» мы работали вместе, и вы спросили, почему я предпочитаю работать за сценой. Я сказала: «О боже, никто не захочет слушать, как я пою!»
Вы сказали: «Я говорю о более важных вещах. Режиссуре. Сценариях. Разве тебе не интересны фильмы? Не думаю, что твоя судьба — быть девушкой за сценой. Я думаю, ты в итоге будешь командовать всем этим».
Я могу оглянуться и понять, как кто-то из школьниц мог из-за этого влюбиться в вас. Но я вынесла из этого кое-что совершенно другое. Прежде всего, новый взгляд на себя. Ощущение новых возможностей. Карьеры, в конечном счете.