У нас под крылом – солнце
Шрифт:
Думала она до самого вечера, а с сестрой заговорила, когда они наконец остались наедине – отговорившись усталостью после поездки, Зинаида попросилась спать пораньше.
– Понимаешь, – начала она, уже лежа в постели и глядя в темноту. Так оказалось легче говорить о странных и почти безумных вещах, – этот дракон, ты же видела все. Я… я его узнала.
– Шо? Ты где дракона-то могла видеть?
– Это не дракон. То есть сейчас дракон, но… это мой кот. Я знаю, это звучит глупо и странно, но я не сошла с ума, честно. Знаешь, я много раз думала о том, что когда мы привязываемся к животным, мы начинаем воспринимать
– Фигню говоришь, – авторитетно изрекла Ада. – Шоб он тут делал вообще, кошак твой?
– А мы что тут делаем? Мы же как-то здесь оказались.
– Так ты ж сама сказала – померли мы там.
– Котангенс тоже умер. Тогда же, когда и мы. Похоже, нас всех троих разом сюда забросило. Не знаю уж, есть ли у кошек души или у них и впрямь девять жизней…
– Ага, мы-то бабами были, бабами и стали. А с какого ж это переляку твой блохастый одраконился?
– Ну, – с достоинством ответила Зинаида, – он был хорошим котом и всегда какал в лоток. Наверняка он заслужил себе хорошее посмертие. Ты же сама слышала – тисс Тристобаль с этим… Мальвином говорили, что у меня какая-то связь с ним. Откуда бы она взялась? Мне кажется, она как раз оттуда – из прежней жизни… Как думаешь?
– Думаю, шо жрачки ты на такого кошака не напасешься, вот шо.
– Тьфу ты… ладно, не об этом сейчас. А у того мужика я спрашивала, что он знает об этом дракотике. Я тогда, если честно, была уверена, скажет – ему пара месяцев, ну потому что мы все пару месяцев как умерли там и оказались здесь… а оказалось, что драконы растут медленно. Этому детенышу примерно столько же лет, сколько и нам. Только вот летать он начал как раз пару месяцев назад. Ничего не напоминает?
– И шо?
– А то… я тут посчитала и попросила у Криты календарь, чтоб уж наверняка сопоставить даты. И, знаешь, интересная вещь у меня выходит… Ты помнишь, что было четырнадцать лет назад – с нами? Речку помнишь? Полынью?
– Уж забудешь такое… – вздохнула темнота.
***
Тогда, четырнадцать лет назад, Зинаида только-только в первый раз переехала в станицу. Возвращение и новый побег будут позже, годы спустя. А тогда она, двадцатилетняя Зина, обмирала от собственной смелости и сомнений, и совсем еще не была уверена, верно ли поступила и как ей быть дальше. Вечерами она не знала, куда себя деть, и от одиночества, отчаяния и сознания собственной никчемности хотелось выть. Или хуже того – набрать тот самый номер.
Котенок ее спас тогда.
Котенка она нашла возле магазина – какого-то до нереальности мелкого, тощего, облезлого и страшненького, с уродливой рахитичной спиной и сильно закисшими, даже не открывшимися еще до конца глазами. Грязен он был до того, что невозможно было даже определить с уверенностью масть.
– Кошку тут машина на днях задавила, – равнодушно пояснила продавщица. – А этот остался, видно. Втопить бы его, да сам помрет скоро.
Звереныш вызывал слегка брезгливую жалость, но просто уйти она не смогла.
Сразу нашлась масса дел: разыскать ветеринара, который здесь, в станице, занимался в основном коровами и смотрел на нее, как на блаженную; найти средство от блох и глистов, подходящее такому малышу; съездить в райцентр за бесчисленными лекарствами и специальным кормом – как потом окажется, пищеварение у кота нарушилось безнадежно, так что дорогой специализированный корм ему пришлось покупать постоянно. Из-за корявого позвоночника и вечно загнутого хвоста тощий котенок напоминал синусоиду, и Зинаида хотела назвать его Синусом. Но он так возмущенно мявкнул и выгнулся, что поименован был в итоге Котангенсом. Ей почему-то показалось, что Котангенс – это звучит гордо. А сокращенно – Котя или даже просто Кот.
Страшненький котенок медленно, но верно превращался в роскошного рыжего красавца-кота, который составлял ей единственную компанию одинокими вечерами. Она потихоньку привыкала к новой жизни, устроилась даже на работу в школе – временную, как она тогда думала.
А потом произошел тот самый случай.
Зина, приехавшая сюда специально, чтобы побыть одной, разобраться в себе и принять верное решение, редко выходила из дома куда-то кроме работы или ближайшего магазина. Конечно, с появлением кота забот прибавилось, но в райцентр она все равно выбиралась не так уж часто.
А вот на кладбище время от времени ходила. Чувствовала свою вину – и знала, что теперь поздно, ничего не исправить, бабушке уже все равно. И все-таки ходила, будто нарочно издеваясь над собой, бередя эту рану. Весной собиралась посадить на могиле цветы, посеять траву. А сейчас, зимой, просто приходила иногда – постоять, помолчать, мысленно попросить прощения и сказать “спасибо”. За все – за то, что ей было куда бежать, за то, что кто-то понял, почувствовал, что с ней происходит, а главное – просто за то, что у нее была такая бабушка.
В тот раз она тоже шла с кладбища. И уже за оградой ее нагнала бабка Зинка – к мужу, видимо, на могилу ходила. С соседкой она была тогда знакома шапочно.
– Ой, Зинка, а ты к Зине поди ходила?
“Какое-то огромное количество Зин на квадратный метр”, – подумалось ей тогда. Покойная бабушка, соседка, она сама… и имя-то сейчас довольно редкое, казалось бы.
– А я к Ваське своему. А нам по пути как раз, вместе пойдем, все веселее.
“Вот уж веселье”, – с неудовольствием размышляла Зина, но грубить пожилой соседке, конечно, не стала.
– А ты шо, дорогой идти собралась? Та пошли напрямки, через речку, скорее дома будем, холодина-то какая, а ты ще в обход собралась! Смотри, баба Зина плохому не научит, вот тут напрямки и пройдем…
Дорога от кладбища выводила к другому краю станицы, и идти по ней до их улицы и в самом деле было неблизко. А “напрямки” – это, значит, через “речку”. На самом деле это было озерцо-старица – река текла здесь когда-то, да потом ушла в сторону. Своего названия у продолговатого водоема, где купалась местная детвора летом, не было, и называли его все просто “речкой”. Был через нее и мост – но тоже в стороне.