У Никитских ворот. Литературно-художественный альманах №1(7) 2020 г.

Альманах

Это не всегда понималось и уяснялось даже, вроде бы, искушёнными литераторами. Во всяком случае, В. Брюсов в одноимённом стихотворении «Парки бабье лепетанье», представляющем собой перепев пушкинского, пророчество связывает с Парки лепетаньем, от которого «жутко». Хотя какое от неё пророчество, если известно, что нить её когда-нибудь, да оборвётся. Обретение смысла связывает с ней: «Томных звуков нарастанье / Смысла грозного полно». А в другом стихотворении «Веретёна» закон бытия В. Брюсов тоже связывает с Паркой. Судьба – в её руке, в её жужжащем веретене: «Что назначено, то будет! Исполняется закон / Под звенящее жужжанье вдохновенных веретён». То есть В. Брюсов не смысл постигает, а представляет значение Парки. Не с помощью её постигает жизнь, а жизнь подгоняет под античный канон… Таким образом, как перенесением значения Парки в нынешнюю жизнь, так и исключением из стихотворения «тёмного языка» уходит главное, чему и посвящено стихотворение: как человеком обретается смысл жизни, как за её внешними проявлениями, её «мышьей беготнёй» постигается истинный смысл. А почему «тревожит»? Потому, что без этих внешних, обыденных проявлений не бывает и её высокого смысла.

Вот о чём вопрошает в этом стихотворении А. С. Пушкин. Это – вечное, ничем не устранимое терзание человека пред загадочностью и таинственностью мира. Более определённо поэт представит это в «Медном всаднике», где бедный Евгений будет задаваться этим же трудным вопросом о смысле человеческой жизни, но уже не пред «мышьей беготнёй», а перед Божией стихией, с которой и царям не совладеть:

…Или во снеОн это видит? Иль вся нашаИ жизнь ничто, лишь сон пустой,Насмешка неба над землёй.

Правда, в пушкинском подлиннике речь не о «небе», а о Роке: «Насмешка Рока над землёй». Так же, как в стихотворении Ф. Тютчева «Бессонница»: «Нам мнится: мир осиротелый/ Неотразимый Рок настиг…»

Первые публикаторы «Медного всадника» исправили «Рок» на «небо», не задавшись вопросом: почему «небо», Провидение, Бог будет насмехаться над человеком, если он творение Его?.. Рок в данном случае – участь, жребий, судьба, доля человека, никому неведомая, но неизбежная. И никаким Паркам неподвластная и ими необъяснимая. Так же, как и у А. Блока:

Ты занят всякими делами,Тебе, конечно, невдомёк,Что вот за этими стенамиИ твой таится может Рок.

Как видим, не было никаких причин первым издателем «Медного всадника» заменять «насмешку Рока» – «насмешкой неба». Ведь в петербургской повести уже говорится о «воле роковой». Но петербургская повесть А. С. Пушкина и до сих пор публикуется с искажениями. Эта правка лишний раз свидетельствует о том, что с публикацией пушкинских текстов у нас не всё благополучно, в том числе и в рассматриваемом нами стихотворении. В самом деле, в публикации «Медного всадника» П. Е. Щёголевым ещё в 1923 году была высказана неоспоримая мысль о том, что текст пушкинской повести должен печататься в том виде, в каком она была представлена царю, а не в том, в какой она оказалась после незавершённой авторской правки. Но в таком виде последний раз «Медный всадник» издавался П. Е. Щёголевым в 1934 году. Последующие издания петербургской повести были с немотивированной «правкой». Как видим, в пушкинском мире «мышья беготня» жизни, то есть её внешние, повседневные проявления заменяются «Божией стихией», всё определяющей, с которой и царям не совладеть.

Но в учёной и читательской среде присутствует, как аксиома, что строчка – «Тёмный твой язык учу» – В. А. Жуковского, внесённая в текст стихотворения А. С. Пушкина при публикации его в 1841 году. Мол, «вряд ли это сделано на основании обращения к какому-то источнику», «по-видимому, он (этот вариант. – П. Т.) представляет собой поправку Жуковского» (Г. Красулин). Но такая гадательная форма – «вряд ли», «по-видимому» – не является достаточным аргументом для сколько-либо определённых выводов. По этой логике складывается впечатление, что для исследователей важнее не смысл строчки, не логика образа, а то, каким именно путём она попала в стихотворение, что является всё-таки стороной формальной, а не сущностной. И что, кстати, установить уже невозможно. Таким образом, проблема прочтения пушкинского стихотворения загоняется в тупик, не имея сколько-либо приемлемого разрешения…

Ф. Тютчев в стихотворении «Бессонница» задаётся, вроде бы, тем же вопросом о смысле бытия, что и Пушкин: «Среди всемирного молчанья» и «И наша жизнь стоит пред нами / Как призрак на краю земли». Пред чем стоит? Пред тем, что мы «природой целой покинуты на нас самих». У Пушкина она тоже как «сон пустой» пред стихией, с которой и царям не совладеть. Но далее Пушкин надеется на обретение смысла жизни за её «мышьей беготнёй». Тютчев же надеется на «новое младое племя». Но там – всё «забвенье». Лишь изредка «голос погребальный / Порой оплакивает нас». То есть и по Тютчеву, а уж тем более по Пушкину, на «новое младое племя» никакой надежды нет. Ведь все поколения разрешают свои сомнения и проблемы сами, ни на кого их не перекладывая. Перекладывание же их «на новое младое племя» означает отказ от их разрешения. Подтверждением же того, что «на младое племя» нет никакой надежды, и является то, как оно прочитывает «Стихи, написанные ночью во время бессонницы». Так, как ему хочется, и так, как ему «надо», но не так, как у Пушкина…

Не Парка пророчествует в стихах А. С. Пушкина, не её «бабье лепетанье» определяет судьбу, а сама реальная жизнь, её смысл, который надо постичь. Потому что «мы, в борьбе, природой целой, / Покинуты на нас самих» (Ф. Тютчев), где уже не помогают никакие Парки, с их «пророчествами», ведь нить когда-нибудь оборвётся. А значит, и – наша судьба. Это и не пророчество вовсе, это известно и без Парок. Пророчество может быть только о смысле жизни, который достигается постижением «тёмного языка» её. Потому жизнь внешняя, как сон – «сон пустой», «призрак», «мышья беготня», «насмешка Рока над землёй», противопоставлена жизни истинной с её «тёмным языком», то есть неведомым языком. Сон противопоставлен бодрствованию: «Итак, бодрствуйте, потому что не знаете ни дня, ни часа, в который придёт Сын Человеческий» (Евангелие от Матфея, 25: 13). К тому же сон, по народному представлению, уподобляется смерти – «вечному сну».

Но если мы «природой целой покинуты на нас самих», что убережёт, что спасёт нас? Тот смысл, который хотел понять поэт? Или Бог, без которого вся наша жизнь как «сон пустой, насмешка Рока над землёй?». Или этого смысла без Бога не бывает?.. Задав этот вопрос в стихотворении, А. С. Пушкин разрешает его в «Медном всаднике»…

Но что значит «природой целой оставлены на нас самих»? Этой строчкой Ф. Тютчев говорит о нашей выделенности душой и разумом из природы. Где смысл жизни постигается уже не в природе, а только шествием через провалы метафизического разума. А потому никакие «возвращения» в природу невозможны. А если и возможны, то только на четвереньках, то есть ценой утраты своей человеческой сущности… А разве такая утрата возможна? Ведь одно дело неразличение тайны, «таинственной силы», «тёмного языка», и совсем другое, когда они покидают нас. Видимо, это возможно. Писал же поэт из Солнечногорска, мой ровесник и давний товарищ Виктор Гаврилин: «И вместо тайны неизвестность / владеет холодом ума. / Где белый храм, / где пепелище – / теперь не сразу разберёшь…». Это – из нашего подзатянувшегося безвременья, без «тёмного языка» и без «таинственной силы». В это «вместо» невозможно было бы поверить, если бы его не было. Вся надежда на то, что «боль жизни гораздо могущественнее интереса к жизни. Вот отчего религия всегда будет одолевать философию» (В. Розанов). В смысле будет одолевать вера, то есть духовная сущность человека.

Жизнь истинная – есть «огонь», как в стихах А. Фета. А потому не «жизни жаль», в смысле не «мышьей беготни» жаль, а жаль «того огня», который поэт несёт в себе и который пытается постичь:

Не жизни жаль с томительным дыханьем,Что жизнь и смерть? А жаль того огня,Что просиял над целым мирозданьем,И в ночь идёт, и плачет, уходя.

Истинный поэт всегда, во все времена обретает смысл жизни не иначе, как постигая её неизвестный, «тёмный язык», язык «тёмный, но родной» (Ф. Тютчев)», не иначе, как постигая «таинственную силу», как в стихах Николая Рубцова. И кстати, эту «таинственную силу» редакторы, педанты тоже прячут, называя её в некоторых изданиях неопределённо – «возвышенной». Но в рукописи Николая Рубцова она – именно «таинственная»:

Боюсь, что над нами не будет таинственной силы,Что, выплыв на лодке, повсюду достану шестом,Что, всё понимая, без грусти пойду до могилы…Отчизна и воля – останься, моё божество!

Познание «тёмного языка», «таинственной силы» и есть путь обретения смысла жизни. В процитированном стихотворении Н. Рубцова это означает сохранение Отчизны и воли. Той творческой воли, в её пушкинском значении, в которой только и обретает себя личность. Потому «жизни мышья беготня» так и тревожит, что она так часто заслоняет истинный смысл жизни, её огонь и волю…