У обелиска (сборник)
Шрифт:
Утро началось с артиллерийской пальбы – немец пристреливал территорию. Канонада вяло прокатывалась по нашим позициям слева направо, по всей длине недавно вырытых окопов и траншей. Мины и бризантные снаряды взрывались то где-то далеко, то совсем рядом, буквально в трехстах метрах от окраины городка и нашего импровизированного госпиталя. Такая пристрелка означала, что вскоре на одном из участков фронта начнется массированная артподготовка, а после именно в этом месте вражеские войска пойдут на прорыв.
Едва успев позавтракать, первая и вторая рота вы-двинулись на позиции в дополнение к отдежурившей всю ночь в передовых окопах третьей.
Позиции нашего батальона представляли собою три линии. Дальние траншеи проходили впереди, за рощицей. Слева к ним примыкали позиции стрелковой роты соседнего полка, справа мы были прикрыты естественной преградой – тянущимся от рощицы на целый километр глубоким логом. Где-то там, в конце лога, располагался артиллерийский дивизион, укрепивший правый фланг фронта. Вторая линия окопов была нам видна как на ладони – вот она, в пятидесяти шагах от рощицы, немного загнутая на фланге с таким расчетом, чтобы простреливалась не только опушка, но и грунтовая дорога, проходящая аккурат по границе расположения нашего батальона и соседей слева. Там, в окопах второй линии, сидели новобранцы – те самые обритые наголо мальчишки, с которыми мы танцевали и пели в вечер знакомства.
Мы с девочками находились в третьей линии, неподалеку от командного пункта, в укрепленной и местами прикрытой накатами толстых бревен траншее. Чуть позади нас, за длинным стогом, пряталась санитарная конная фура – для доставки раненых в госпиталь, а совсем тяжелых – в больницу в центре городка. Вообще-то Нюрке полагалось быть при фуре, поскольку она со своей полнотой была бы плохой помощницей нам в полевых условиях – ни наклониться толком, ни проползти по-пластунски. Однако она так упрашивала пожилого фельдшера Кульманакова, что тот в итоге махнул рукой – чеши, дескать, отседова. «Не пойдут сегодня! – приговаривала Нюрка время от времени, убеждая не то нас, не то себя, и тайком крестилась. – Раз утром не поперли – днем точно не попрут!»
А потом что-то случилось – я сама не поняла, как, когда и что именно. Просто вдруг махом сдернуло с полюшка между нами и второй линией траншей всю пыль, всю сухую траву; подпрыгнули вверх комья рыхлой холодной земли, вынутые наружу при окапывании, вздрогнули толстые бревна блиндажей, тугим толчком меня бросило на Нину и вниз, под ноги застывшей Нюре. И только потом в голову ворвался рев и грохот.
Высунуться из укрытия казалось делом немыслимым, поэтому мы вчетвером, сидя на корточках на дне траншеи, зажали уши ладонями и крепко зажмурились. Снаряды падали так часто и так близко, что временами нас осыпало земляным крошевом, гороховой дробью стучали по каскам камешки, а мимо, по-над накатами бревен, практически на расстоянии вытянутой руки, со свистом и жужжанием проносилось что-то мелкое, жаркое, острое, смертоносное…
Когда я читала в книжке или слышала от кого-нибудь фразу «Мне казалось, что это никогда не закончится!», я думала, что это такой речевой оборот, художественное преувеличение, вымысел. Я пропускала эти слова мимо сознания как не несущие буквальной смысловой нагрузки. Теперь я вжималась в осыпающуюся стенку траншеи, а в голове набатом било: «Это никогда, никогда, никогда не кончится!!!» И в то же время я отчетливо понимала, что лично для меня это может закончиться в любую минуту, вот прямо сейчас, на следующем вдохе…
Когда все стихло (через час? через три? через неделю?), когда мы осмелились выглянуть, когда едкий дым и плотную пылевую завесу снесло ветром в сторону лога, взорам предстало исковерканное, измочаленное, изуродованное, неживое полюшко. Будто кто-то прошелся гигантской бороной… Я помнила, где еще недавно находилась вторая линия окопов, и только поэтому смогла угадать, куда нужно смотреть. Там, щедро присыпанные серой землей, повсюду лежали тела. Много, слишком много тел.
Рядом всхлипнула Нюра, и я поняла, что тишины, показавшейся после артобстрела абсолютной, на самом деле не было. Правее, в командном пункте, кто-то ругался и отдавал распоряжения, связист пытался вызвать командира третьей роты, но связи не было никакой – ни с ротами, ни с комбатом, и кто-то уже, сильно топая, бежал в сторону городка – докладывать текущую обстановку в штаб батальона. Где-то вдалеке, и слева, и справа, продолжало ухать и утробно рокотать.
– Скулит-то, скулит как! – стуча зубами, тоненько, едва слышно пискнула Лизка.
Я не сразу поняла, о чем она, а потом расслышала – там, впереди, в двух сотнях шагов, неподалеку от рощицы, кто-то отчаянно вскрикивал: «А-ааай… А-ааай…»
– Пошла! – выдохнула белобрысая девчонка, обвела нас безумными глазами и, пытаясь унять колотящую ее нервную дрожь, скороговоркой выпалила мне: – Платьишко! Ты, если что, возьми его себе, ты тощая, тебе впору будет…
Сдунула челку, подпрыгнула, засучила ногами в здоровенных сапогах, перемахнула через бруствер и поползла.
– Куда?! – ахнула Нюрка. – Без приказа?!
– Дура, – сквозь зубы процедила Нина.
Я обернулась в полной растерянности, не зная, что сказать и как поступить. Нина заметила мой беспомощный взгляд и мотнула головой в сторону ползущей по искореженной земле Лизы:
– Это ведь плакат ей в голову засел. Помнишь?
Я помнила. «Упрека заслуживает тот, кто, боясь ответственности, остался в бездействии». Я помнила эту фразу, я понимала ее смысл, я понимала, что Лиза сейчас без приказа, не боясь ответственности, рискует собственной жизнью, чтобы, возможно, спасти чью-то еще. Я не понимала только одного – как сейчас нужно поступить мне?! Остаться здесь или ринуться за нею следом?
Нина, будто услышав мои мысли, медленно покачала головой – дескать, даже не вздумай.
Я вновь высунулась из-за насыпи. Кто-то полз, казалось, прямо на меня. Неужели она возвращается? Но нет, это был незнакомый солдат, дочерна измазанный жирной грязью и копотью; через пару минут он свалился на дно нашей траншеи и ошарашенно заозирался.
– Куда?! – выскочил из блиндажа политрук Михеев. – Стоять!
– Оружие… – прохрипел солдат. – Оружие дайте! Винтовку заклинило… Дайте – и я обратно.
– Будет тебе оружие, по пути подберем. – Подталкивая солдата, политрук и сам выбрался из траншеи; они и еще с десяток человек поползли по-пластунски туда же, где успела сгинуть Лиза.
Третья рота – самая дальняя наша позиция, находившаяся прямо на пути врага, – так и не ответила, зато в рощице, буквально на опушке, раздался сухой треск немецких автоматов. В ответ грянул винтовочный залп, и сердце подпрыгнуло: значит, там, во второй линии, остались живые! Но – мамочки мои! – разве так звучит залп из сотни винтовок? Сколько же их там? Пятнадцать человек? Двадцать? И неужели… неужели остальных больше нет?..