У папы дома

Бранеску Мими

Отец: Соль подай.

Юлиана: Держи.

Едят в молчании.

Отец: Ну а до того, как написать эту свою главную книгу, те писатели, о которых ты всё говоришь, они на что жили, что ели-пили?

Юлиана: Они питались надеждой. Черпали духовные силы из источника вдохновения. Когда я была маленькая, я любила рисовать. Не смейся, я рисовала очень хорошо, но время было тяжелое… И я бросила. Перестала заниматься и…

Отец: И стала бухгалтером, чтобы иметь

возможность кушать жареную картошку. Духовные силы хороши на десерт. Перед этим нужно что-нибудь посерьезнее. Я так понимаю, сын, что ты у меня на мели? Гол как сокол, а?

Юлиана: А я видела твою фотографию в газете. Правда, не помню в какой. Отец газет не покупает…

Отец: Дурь эти ваши газеты… И покупают их одни придурошные…

Роберт: Это, наверное, когда книга вышла, статья была.

Юлиана: Да?

Отец: Подумаешь, фотография. С трудом тебя там и разглядел. В смысле, много вас там стояло, не ты один. Хотя и на первой странице.

Роберт: Папа, вот о тебе лично сколько раз в газетах писали?

Отец: А мне этого и не надо было никогда.

Роберт: А мне надо. И я не ты.

Молчат.

Юлиана: И что ты пишешь? Ну так, в общих чертах. Я бы почитала…

Роберт: Стихи.

Юлиана: Как красиво. Стихи о чем?

Роберт: Стихи о… обо всем.

Отец: Поэзия… вот если ты меня спросишь, поэзия, есть она и нет ее…. Михаил Эминеску большой поэт был, да?

Роберт: Папа, прекрати.

Юлиана: Безусловно. Самый большой. Из всех, кого я знаю.

Отец: Вы уж простите, что я тут встрял. Михаил Эминеску и Ион Крянга с Садовяну… А потом Делавранча… — кто там еще? Вам лучше знать. Так вот. Живу я очень хорошо, прямо прекрасно, хотя стишков их ни разу и не читал.

Роберт: И моих тоже.

Отец: И не надо мне их. Это тебе не хлеб, понимаешь? Без них — это не так, как зимой из дома без сапог, — ноги не замерзнут.

Роберт: И чего это я трактористом не стал, вот ведь как хорошо было, а?

Отец: Да что тебе сказать. Делай, на что соображалки хватает. Но я вот что понял, а мне годов-то уже не мало. Ты одеяло на себя натянул, а ноги из-под него торчат, как ни старайся. Ну похлопают тебе за твои стишки два-три человека… И всё. Так что смотри, голову не потеряй.

Роберт: Это ты меня сейчас жизни учишь, так тебя понимать?

Отец: Ну а что ты собираешься теперь делать? До сегодняшнего дня ты книжку свою писал. А дальше?

Роберт: Дальше? Докурю и спать пойду.

Отец: А завтра?

Роберт: И завтра тоже.

Отец: Смотри, чтоб сигареты не кончились.

Роберт(показывает ему пачку): Последняя.

Юлиана: Ну зачем ты с ним так?

Отец: А что я такого ему сказал? Правду. И ничего кроме правды.

Юлиана: Знаешь, что я думаю об этой твоей правде? Лучше бы ее и не знать.

Отец: Да ты посмотри на него! Ему тут доброхоты уже все уши прожужали: чего

он достиг, да какой он у нас талант… Я, я-то вижу, что он даже одежды себе нормальной купить не может. Каждый раз ему это говорю — обижается. Обидется и два-три года нос сюда не кажет. А потом снова, в тех же тряпках. Теперь и с бабой своей поссорился, у которой жил. Что, ты думаешь, он приехал сюда с этим баулом? Да там все его пожитки, всё, что наработал. Тьфу, позорище.

У Роберта звонит мобильный телефон. Он не отвечает.

Отец: Да ответь ты! Или выключи его! Ну!

Роберт: Не хочу.

Отец: Кто это тебе звонит?

Роберт: А то так трудно догадаться. Родика.

Отец: И почему не отвечаешь?

Роберт: Да пошла она!

Роберт достает из сумки книгу и протягивает Юлиане.

Роберт: Прошу. Мои в конце. А я спать.

Роберт уходит.

Отец: И вот так всегда. И смотрит на меня, как будто это я во всем виноват. Всё счет мне за грехи мои выставляет. Да выскажи ты хоть раз всё начистоту, и разберемся тогда, кто и в чем… С детства такой: обидится и смотрит на тебя зверенышем. А уж если рот откроет, лучше бы молчал. Когда жена моя при смерти лежала… мамка его… позвонил я ему, приезжай мол… сколько раз звонил — не отвечал. Упросил, наконец. Приехал. Рыдал, вот как только в этот самый двор вошел, и до последней минуты. А потом уехал и с концами. Я и сам отца своего не сказать, чтоб любил, бил он меня сильно, но чтоб так… Ведь пальцем его не тронул, ни разу. Мать он любил, это да. Да ведь и я ее любил, столько лет вместе прожили. А она… призвал ее Господь к себе… так захотел… Кто я против Бога? Одних людей беда сближает. А сына моего взяла да от дома отвадила. До десяти лет твердил мне, что шофером станет. Потом футболистом. Пилотом, почтальоном, доктором, инженером… Годам к двадцати я уж и счет потерял. Простак и раззява. Писатель он. Да что я, не знаю, чего он там пишет? Одни матюги. Да, не понимаю я в этом ничего… да кому ж понравится, если тебя с первого до последнего слова матом кроют? Да лучше плюнь мне прямо в лицо. Это, может, и время сейчас такое, что мне не понять, но что же это за стихи, где тебя всего измажут? Жизнь дерьмо, мы дерьмо, и все вокруг в сплошном дерьме. Вот и весь сказ. Так-то оно и есть. Чего уж. Но дерьмом кидаться — это тебе еще не профессия. Да давай сядем хоть раз как люди, выговоримся, выплеснем всю пакость, что накопилась, и всё. Но чтоб ты ко мне домой вот так, с хвостом поджатым не возвращался! Мне ведь… Сын он мне ведь.

Юлиана (обнимает его): Хватит. Успокойся.

Сцена 2.

У входа в магазинчик стоит Петрика с тремя приятелями. Появляется Роберт.

Петрика: Не, ну хорош, а? Приехал домой и молчок. Ну вы поглядите на нашего Роби. Ну, ты че? Как дела?

Роберт (обрадованно): Да нормально. Вот, за сигаретами пришел. А ты, ты-то как, Петрика?