У порога Нового Мира (сборник)
Шрифт:
В период от девяти до двенадцатилетнего возраста девочка раза три видела один и тот же сон, который каждый раз оставлял в ней ощущение большой жути и тоски, хотя, по видимости, ничего страшного в нем не было. Но страшен был скрытый смысл его, и этот смысл открывался девочке.
Девочка видела себя стоящей у окна комнаты, выходившей во двор большого дома. Девочка смотрит в освещенное окно в противоположной стене дома и видит мужскую фигуру в английской рубашке с засученными рукавами, слегка наклонившуюся над каким-то станком или аппаратом, напоминающим теперь свитч-борд [74] на электрических станциях. Облик этого человека не грубый и даже скорее утонченный, интеллигентный, но, глядя на него и на быстрые уверенные движения его рук, ярая тоска сжимает сердце девочки, и она сознает, что человек
74
Switchboard (англ.) – распределительный щит.
Позднее девочке стало казаться, что ей был показан символ рабочих, которые подымут жестокую революцию и погубят весь мир.
Но с уявлением Армагеддона смысл этого сна стал еще страшнее, ибо девочка узнала в показанном ей облике врага рода человеческого. Ей была явлена его работа над изысканием страшной силы, могущей взорвать всю планету. Он уже тогда работал над уявлением этой поистине адской силы руками безответственных людей.
Сон на 14-м году в ночь на 24 июня, когда на Руси празднуют Ивана Купалу. Девочка видела себя в подвенечном платье и вуали в большой пустой церкви, стоящей на коленях перед большим образом Казанской Богоматери. Вся церковь, за исключением этого Образа, освещенного многочисленными свечами, тонула в полумраке. Слева от Образа, уходя в тень, стояла высокая мужская фигура, резко выделялся матовый, тонкий профиль и черные, волнистые волосы, откинутые ото лба. Было сознание полного одиночества, все было оставлено, чтобы уйти с этим человеком.
Сильная и яркая черта в характере девочки – страстная любовь к природе и к одиночеству – четко, определенно обозначилась с самого раннего детства. Самые счастливые минуты и часы вспоминаются именно во время такого одиночества или при одиноком любовании природою. Девочка страстно любила встречать утро в природе, когда она, до начала неизбежных ежедневных занятий с разными учительницами, могла одна пробежать в любимые места сада и насладиться тишиною и красотою утра.
Уже будучи семнадцатилетнею девушкой, получив от матери разрешение выезжать по утрам на велосипеде в парк по определенным аллеям, с восторгом пользовалась этим часом, чтобы в одиночестве вбирать чистую утреннюю солнечную прану и любоваться всегда новой красотой окружающей природы.
На семнадцатом году в сознании девочки произошел новый резкий перелом. Пошлость и пустота окружавшей ее жизни ярко встали в сознании. Ее стремление к высшему знанию не находило отклика ни в ком. Мать считала это совершенно излишним, отец лучше понимал ее, но все же не разрешал ей поступить на Высшие курсы, опасаясь приближения и увлечения революционными идеями. Ей было разрешено продолжать уроки музыки, но дома, совершенствоваться в языках с малосведущими француженками или англичанками, тоже дома. Окружавшая девочку так называемая «золотая молодежь», за редкими исключениями, ничего не могла дать ей. Единственным тогда огоньком явился ее двоюродный брат Степа Митусов, спутник ее детства. Он приносил некоторые неплохие книги модных поэтов и мыслителей и знакомил с новыми веяниями в искусстве, главным образом в музыке. Но все это не удовлетворяло ее духовных потребностей, не уясняло смысла жизни, девочка почти что занемогла нервным расстройством. Никого не хотела видеть, перестала «выезжать» и целыми днями в полной апатии лежала на кушетке, отвернувшись к стене. Временами она испытывала такую смертельную тоску, что начинала громко стонать, от усиленных вздохов и выдохов тело ее наполнялось мурашами, как бы острыми иглами, и начинало коченеть. Дыхание с трудом выходило из судорожно сжатого рта. С трудом можно было влить горячий чай с коньяком, чтобы отогреть закоченевшие конечности и смягчить спазмы. По совету врачей ее увезли за границу, в Ниццу, лечиться душами Шарко. Перемена климата и, главным образом, новые впечатления, а также предоставленная ей некоторая свобода вернули ее к радости жизни.
После семнадцати лет началась серия снов с точными указаниями незначительных, как казалось тогда, происшествий. Так, например, девочка брала уроки музыки у профессора] С.Малоземовой и ездила на уроки в сопровождении горничной. Накануне дня урока девочка видит сон, что она приезжает, как всегда, в сопровождении девушки и навстречу им выходит сама Малоземова и говорит: «Сегодня урок будет не в зале, но в моей комнате».
Сон в 1898 году, через несколько месяцев после смерти отца. Девочка видит себя в красном платье в помещении небольшого деревянного дома. Помещение заполнено родственниками. Посреди дома – деревянная лестница, ведущая в следующий этаж. Входит отец девочки и уводит ее из полного помещения. Они подымаются по лестнице на площадку и входят в комнату с необыкновенно длинным и большим окном. Отец широким жестом, движением руки указывает ей на простор, расстилавшийся за окном. Помнится почти необозримая долина, вдали горы и холмы. Внимание привлекает одинокое могучее дерево, стоявшее не так далеко от дома, – дерево это напоминало кедр.
Подобные просторы видела много позднее при проезде через Сибирь.
Сон в ночь на 14 янв[аря] 1901 года – в трудное время невыясненных обстоятельств в связи с замужеством. Легла спать с мыслью, что, может быть, отец придет и скажет ей – как и когда все разрешится? И вот она видит: Павловский вокзал, она стоит на перроне и ждет поезда, приезда отца. Подходит телеграфист [75] и подает ей телеграмму, в которой она читает: «Прибуду сейчас – отец». Она подымает голову и видит идущего к ней отца. Отец подходит, берет ее за руки и говорит: «К Вознесению все устроится, все будет хорошо». После этих слов отец ведет ее какой-то новой дорогой к довольно крутой горе. Они начинают подыматься уже в сумрачном свете и по грязи большой. Откуда-то собралась толпа родственников и темной массой потянулись за нею. Помнится, как справа по боковой тропинке подымалась в светлом платье кузина Сана Муромцева.
75
Сверху напечатано: почтальон.
На вершине холма высился железный шест, глубоко вбитый в землю. Дойдя до вершины, она заглянула по ту сторону горы-холма и увидела грандиозную картину носящихся и клубившихся туч и темных облаков, местами прорезанных светлыми курчавыми прорезями. Отец, дотронувшись до шеста, исчез в хаосе туч и облаков. В сознании встало, что если она бросится за отцом, то она на землю не вернется, но ей еще не время и кто-то другой сделает это. Оглянувшись назад, она увидела своего самого молодого дядю с темным лицом, ближе всех стоявшего за ней, за ним свою мать, тоже потемневшую. Дядя этот, как бы следуя приказанию, спрыгивает в бездну… Месяца через три умер дядя, а через несколько лет следующей смертью среди родных была смерть ее матери.
Перед этим сном был еще один, касавшийся этого же дяди. Небольшая сероватая, почти пустая комната, посреди гроб, в котором лежит дядя Р[ыжов]. У гроба вдова и старшая дочь. Остальные дети и многочисленная родня отсутствуют. Вскоре дядя занемог, и врачи отправили его в сопровождении жены и старшей дочери на остров Капри, где он и умер. Никто из родственников не присутствовал при его смерти. Брат приехал позднее, чтобы везти тело на родину.
В 1901 году раннею весною они с матерью поехали за границу. Остановились дней на десять в Париже и проехали в Ниццу, где девочка должна была проделать трехнедельный курс лечения теплыми солеными ваннами. После чего они собирались пожить два-три месяца в Италии. Перед отъездом мать ее решила посетить Монте-Карло. Накануне этого дня девочка видит во сне старика Онорэ, всегда приготовлявшего ей соленую ванну и которому она очень симпатизировала; старичок этот говорит ей: «Мадемуазель едет завтра в Монте-Карло, так пусть испробует счастье на номерах – 1, 3, 4». Также указал еще какие-то комбинации, которые сейчас уже забыты.
Проснувшись, она рассказала сон матери, и та решила использовать указанные номера. Приехав в Монте-Карло, ничего не зная о правилах игры, кроме того, что нет ставки меньше пяти франков, наменяли 100 франков (сумма, ассигнованная на этот опыт). Войдя в зал и ощутив отвратительную атмосферу игорного дома, насыщенную самыми тяжелыми эманациями, девочке захотелось бежать, но мать уговорила ее остаться, и они подошли к одному из длиннейших столов, у которого происходила игра. Пробиться к самому столу не было возможности, ибо не только все места были заняты, но люди в три ряда стояли вокруг стола.