У стен Старого Танжера
Шрифт:
Дэзи позвала его; когда он приблизился, она уселась в роскошное седло, по-женски свесив ноги на одну сторону, и принялась скакать по лугу. Верите ли, друзья мои, эта девочка на ослике была такой легкой, гибкой и грациозной, ее волосы так красиво развевались вокруг золотистого лба и прекрасных глаз, вновь похожих на редкие цветы, что я, позабыв ее злые выходки и угрозы, снова был ею очарован.
Тут Дэзи остановилась, и я подбежал, чтобы помочь ей спрыгнуть. Видя, что я не выпускаю из рук повод, она любезно спросила:
«Башир, а ты хотел бы сесть на моего ослика?»
И я почувствовал,
«Да, хотел бы, больше всего на свете».
И услышал:
«Ты можешь сделать это хоть сейчас…»
Я трепетал от радости, когда вставлял ногу в стремя… Но в эту минуту она добавила:
«…если я разрешу».
Я в недоумении обернулся к ней.
«Но я не разрешаю. Этот ослик мой и больше ничей».
Я, наверное, смешно выглядел, потому что Дэзи запрыгала от радости.
Потом она, видимо, заметила перемену в моем лице. «Поосторожней, — воскликнула она, — не то я позову Банго!» Едва услыхав свое имя, человек-зверь, рыча, приблизился ко мне. Я выпустил повод, и ослик ускакал — такой беленький, такой красивый!
Дэзи уселась на траву.
«А теперь расскажи мне что-нибудь, — повелительно сказала она. — Если мне будет интересно, я разрешу тебе взять ослика».
Она улыбнулась и искренне добавила:
«Я не очень-то дорожу им. Скоро я подрасту, и у меня будет пони, настоящая маленькая лошадка».
Увидев улыбку на ее лице и по-прежнему горя желанием покататься на белом ослике, я сел напротив Дэзи и смиренно спросил:
«Ну о чем я могу рассказать, чтобы тебе было не скучно? Ты родилась в богатой и знатной семье, ты каждый день можешь любоваться диковинными зверями и птицами, тебе прислуживают люди, приехавшие из дальних стран. Родители, должно быть, рассказывают тебе интереснейшие истории».
«У меня, Башир, нет ни отца, ни матери, — заговорила Дэзи внезапно поникшим, тихим голосом. — Они умерли, когда я была еще совсем маленькой. А бабушка и дедушка — суровые люди, от них не услышишь забавных историй. Я никогда не покидаю этот дом и сад, не вижусь с другими детьми, потому что во всем Танжере нет семьи, достойной нашей. Моя бабушка ведь родственница короля! — При этих словах она горделиво вскинула голову и, тут же спохватившись, нетерпеливо воскликнула: — Ну, рассказывай! Мне охота поразвлечься. Чем занимается твой отец? Это он позволил тебе прийти сюда?»
«У меня тоже нет ни отца, ни матери, — ответил я. — Но только я — сам себе господин».
«И ты гуляешь, где хочешь? Когда хочешь? И с кем хочешь?» — недоверчиво расспрашивала Дэзи.
И тогда, о друзья мои, я почувствовал себя с нею на равных. К чему богатство, прекрасные игрушки, диковинные звери и птицы и даже чудесный белый ослик, — к чему все это, если у тебя нет свободы? Я принялся с жаром описывать ей мою жизнь, которая проходит на улицах и базарах. Я рассказал о своих друзьях — Омаре в большой красной феске и маленькой Айше. Сначала Дэзи жадно ловила каждое слово, и от этого я еще больше распалялся. Но вдруг она пронзительно закричала:
«Довольно! Замолчи! Все это неправда! Ты лжешь, грязный горбатый попрошайка. Нет на свете детей счастливее меня. Я самая богатая, самая красивая, самая знатная…»
Продолжая кричать, Дэзи бросилась на меня с кулаками. Она изо всех сил колотила меня, а я совсем растерялся в первые минуты. Да мне и больно-то не было: я участвовал и не в таких потасовках. Она поняла это и, еще более разъярившись, принялась царапать и щипать мои горбы. Тут я вскипел — не от боли, но от стыда и гнева. Я с силой оттолкнул ее, и она упала на траву. Быстро поднявшись, она хотела было позвать Банго, но тут я достал рогатку, которая всегда при мне, вложил в нее большой камень и крикнул Дэзи: «Прежде чем твой дикарь дотронется до меня, я расквашу тебе нос!»
Она поняла, что я не шучу, и замолчала; потом, боязливо улыбнувшись, промолвила: «Вернемся скорее в домик и будем снова друзьями». Но в голосе ее слышалась фальшь. Она ненавидела меня. Я же, увидев наконец, какой она была на самом деле, — злой, капризной и трусливой девчонкой, — стал ее презирать.
В эту минуту Башир услыхал знакомое позвякивание, но он и ухом не повел, прекрасно зная, что означает этот звон: вернулась Айша, и все бубенчики на ее тамбурине весело запели.
И Башир продолжил свой рассказ:
— Мысль о белом ослике не покидала меня…
После полудня, хорошенько подкрепившись на кухне, я вновь отправился на луг; Дэзи в это время по настоянию бабушки обычно отдыхала. Белый ослик с седлом на спине и лентой вокруг шеи по-прежнему был там. Я залюбовался им: какой он упитанный, как лоснится его шерстка! Видно, кормят его очень хорошо. Однако ослик, мне показалось, скучал. Улегшись на землю, он изредка лениво пощипывал густую сочную травку, потом вставал, делал несколько шагов, снова ложился и снова вставал, чуть шевеля большими тонкими ушами, позади которых были семиконечные звездочки. А то вдруг принимался реветь, даже не напрягая голоса, отчего рев был похож на зевоту. Я отметил, что по его внешнему виду, по выражению глаз можно судить о его настроении и что не только красотой, но и умом белый ослик превзошел своих сородичей.
«Ему хочется с кем-нибудь поиграть, — решил я. — Он будет мне рад, и мы порезвимся вволю». Я направился к нему, предвкушая, как сяду на ослика, которому впору возить принца.
Заметив мое приближение, ослик отскочил в сторону. Я подошел к нему — он снова кинулся прочь. Сначала я подумал, что он затевает игру, но когда он ускакал в третий раз, а потом обернулся и посмотрел на меня, я понял, что он вовсе не собирается играть. Но я все-таки опять подошел к нему, и тут он резко повернулся и лягнул меня. Я ловко уклонился от удара и, рассердившись, ухватил его за повод. Ослик упал на землю, увлек меня за собой и, навалившись, принялся бить копытами.