У сумрака зелёные глаза
Шрифт:
– Дай мне.
Странное чувство охватило меня, когда её язык защекотал мою кожу. Солнечный смех заиграл у меня под рёбрами, как золотые пузырьки шампанского, а в низу живота снова заныло и неистово сжалось, а по телу пробежал хмельной огонь. Это было иное опьянение, нежели от вина – гораздо более сладкое и глубокое, таинственное и пугающее. В первый миг я отдёрнулась от него, ощутив леденящую близость ловушки, но рука Аиды мягко и властно обвила мою талию, а её дыхание обожгло мне шею.
– Пошли в дом, надо ополоснуться после озера, –
Стоя под прохладными струями воды, я чувствовала, как меня начинает трясти. Что такое происходило со мной? Полынная горечь на губах спрашивала: разве ты не была к этому подспудно готова, когда собиралась переступить любую запретную грань, лишь бы узнать, откуда это дежавю и как Аида связана со снами про монастырский сад? Ты же взрослая девочка, разве ты не понимала, принимая её приглашение, что за ним кроется?
Нет, не прикосновений Аиды я боялась. Меня поражала собственная реакция – кажется, мне это нравилось. Нравилось до жути, до дрожи, до сладкого ужаса. Андрей не умел так... Он не умел быть таким обволакивающим, чарующим, нежным, шелковисто-щекочущим, не мог, глядя в глаза, взглядом ласкать сердце. Ему не под силу было легчайшим пуховым касанием затрагивать в душе такие струны, от звука которых весь мир начинал плыть вокруг меня.
Намыленная губка шершаво скользнула по моей спине, и я тихонько ахнула от неожиданности.
– Алёнушка, ну что ты так пугаешься всё время? – прожурчал голос Аиды, сплетаясь со струями воды. – Разве я такая страшная? Мм?
Она повернула ручку смесителя, и вода из прохладной стала расслабляюще-тёплой. Губка уверенными ласковыми движениями тёрла мою кожу, начиная с плеч и неумолимо спускаясь всё ниже. Когда она проскользнула мне между ног, я дёрнулась, но другая рука Аиды придавила мне плечо.
– Да стой ты. – Тихий смех. – Я только помою.
Зелёный чай с мелиссой исходил паром передо мной в чашке, а Аида, сидя напротив в махровом халате, смотрела на меня с задумчивой и чуть грустной нежностью во взгляде. Длинные влажные пряди её волос темнели на белой махровой ткани, а лицо без макияжа приобрело свежий и лёгкий, более простой и открытый вид. Но менее красивым оно не стало, а загадочная изумрудная искорка в глазах осталась.
В течение следующих двух часов она учила меня играть в бильярд. Я в этом деле была совершенной неумёхой, и Аида показывала всё с самых азов – как стоять, как держать кий, куда целиться. В перерывах мы пили ликёр и курили: Аида – трубку, а я – сигареты. Толковым игроком мне стать, впрочем, не удалось, а вот охмелеть – получилось. Чтобы я протрезвела, Аида повезла меня на прогулку по озеру – на её собственном катере. Упруго упирающийся в лицо встречный ветер действительно как будто выдувал из головы хмель, скорость прохладно щекотала сердце, красота поросших соснами берегов загадочно влекла. Правда, под конец меня немного укачало, и из катера Аида вынесла меня на руках.
– Беда ты моя ходячая, – усмехнулась она, ласково щекоча губами моё ухо.
В пять вечера
– Аида... Ну, всё-таки, я должна это узнать. Кто это был там, в лесу?
Она вздохнула, прикрыв глаза.
– Ох, Алёнушка... Нашла же ты тему для послеобеденной беседы. Такой чудесный день... Давай хоть сейчас не будем о мрачном.
– Но ведь это не даёт мне покоя, – сказала я. – Вот мы сейчас сидим тут, а оно... бродит где-нибудь поблизости. Не по себе мне, честно говоря. – Я поёжилась.
Аида, протянув руку к моему шезлонгу, сжала мои пальцы.
– Не бойся. Днём опасности нет, а ночью прижмись ко мне покрепче – и будешь цела.
При этих словах в глазах Аиды блеснул лукавый огонёк, а я опять смутилась.
– Ты так очаровательно краснеешь, – засмеялась она, целуя мою руку. – Так и укусила бы за щёчку, рррр... – Издав кошачье урчание, она повернулась в шезлонге лицом ко мне и поджала ноги. – Мне так уютно и хорошо с тобой... Можно даже ни о чём не говорить – всё равно хорошо. Тепло.
Смежив глаза, она как будто задремала. Яблоня шелестела над нашими головами, а мне вспомнились яблоки из монастыря. Крупные, душистые, жёлтые с характерным коричневатым румянцем... Из них получался отменный золотой сидр, не отягощавший ни душу, ни тело – свежее и чище, чем вода, и питательнее, чем пиво. Этот сорт назывался Горькая Аннетта; его уж, наверно, нельзя найти теперь даже в самых старых садах. Одни сорта исчезают, появляются новые... Круговорот их бесконечен, как бесконечен сидр.
Когда я вынырнула из яблочного наваждения, солнце стояло в небе уже намного ниже, тени стали длиннее, а цвет лучей – гуще. Соседний шезлонг пустовал. И спросила я у сосен: где Аида? Не ответили мне сосны: не до меня им было, глубокомысленным и гордым.
Поднявшись на ноги, я потянулась. Мне захотелось нырнуть в малинник, и я скользнула в его прохладу. Царапая руки, я срывала крупные ягоды, клала в рот и давила на языке, и в горло мне проливалась малиновое вино вечера. Двухметровые кусты покачивали верхушками у меня над головой, и я, пытаясь дотянуться к самым верхним ягодкам, встала на цыпочки...
На фоне упавшей мне на глаза пелены мрака на меня мчались блестящие глаза. Вспышка сиреневого света озарила оскаленную пасть с длинными клыками и бледное лицо... Вроде бы человеческое, но от него веяло могильным ужасом и холодом.
Выкарабкавшись из малины на четвереньках, я бросилась к дому, задыхаясь и хрипя:
– Аида... А... А... Аида...
Она уже спешила мне навстречу – уже успевшая переодеться в чёрные леггинсы и шёлковую фиолетовую тунику с высокой талией, расширяющимися книзу рукавами и каким-то этническим орнаментом по подолу.