У волшебства запах корицы
Шрифт:
Салик смерил меня мрачным взглядом, но, похоже, чувства, бушевавшие внутри него, требовали выплеска, и он произнес:
— Любовь к Родине и желание не допустить кровопролития.
— Тогда почему в союзниках Флейтвар?
Хозяин, видя, что беседа принимает светский оборот, разлил чай по чашкам. Когда прозвучал вопрос, он поднял на меня хитрый взгляд.
— Мальчишка хотел власти, но кто сказал, что в итоге он бы ее получил? Просто наш император был против идеи тайной сделки с архимагом, а мне нужен был тот, кто пообещает этому королевскому лизоблюду денег. Много денег, и может
— Так бастард — разменная монета?
— Увы, это политика… — Салик лишь развел руками, поднося чашку к губам.
Я сделала то же самое.
— Архимаг, на свою беду, оказался слишком жаден и несговорчив. Пришедший ему на смену согласился гораздо быстрее. Если бы демоны не создали аналог, эта война была бы блицкригом. А так, придется сесть за стол переговоров. Хотя лучше уж мир, замешанный на крови и интригах, чем кампания, вытягивающая из казны последние крохи и губящая сотни тысяч жизней.
Передо мной сидел умный, сильный, хитрый противник. Политик до мозга костей, и я осознала: живой не выйду.
— В чашке яд? Поэтому-то так быстро согласились на отступные? — ткнула пальцем в небо. А может, хозяин и перестраховался? Может, за дверью меня поджидали и арбалетный болт, и удавка, да мало ли…
— Вы проницательны, приятно иметь дело с такими людьми. Жаль, что вы не на моей стороне. Я специально приказал слуге, перед тем, как вы вошли, нанести на края вашей чашки отраву.
— Что же, жаль, что все так получилось. А я мечтала уехать к любовнику на родину… — Я печально смотрела на фарфоровый ободок.
— Жизнь вообще редко бывает справедливой.
— Если уж мне суждено сегодня переселиться в мир теней, может быть, вы доставите мне удовольствие и выпьете со мной по последней чашке? Раз уж в вашей отравы нет.
— Только из уважения к вашей выдержке.
Салик поднес свою чашку к краю моей. Раздался мелодичный звон. «Прямо как бокалы шампанского, только праздник сомнительный. Двое отравителей перехитрили друг друга», — подумалось вдруг.
Хозяин выжидающе смотрел на меня. Как я подношу фарфор к губам, как делаю глоток. И лишь после этого залпом выпил свой напиток.
Во рту стало вязко, на языке был привкус брюквы. Именно так нам в свое время описывали действие знаменитого токсина. Перед глазами все начало расплываться. «Как банально, цикута, — подумалось вдруг. — Значит, мучиться придется с полчаса. Конвульсии не самая приятная вещь. Цианида пожалел, зараза».
Я выпила всего глоток, в отличие от Салика, который опрокинул в себя дозу значительно больше и уже хрипел.
— Маркобесье отродье, — прошипел он, падая на ковер.
Нашла в себе силы ответить, чувствуя, что еще немного, и меня начнет колотить в предсмертных судорогах:
— Отомстила.
Сознание начало угасать. Перед тем как провалиться в темноту, я услышала, как сквозь наушники, крик Фира, обращенный к Эрину, ворвавшемуся в кабинет:
— В портал ее, срочно в портал!
МЕСЯЦ СПУСТЯ
19.03.2016 по римскому календарю
22 звездня 9785 года по веремскому летоисчислению
Звук, действующий на нервы до зубовного скрежета, заставил нехотя открыть глаза. Так противно может нудеть только кардиограф, на мониторе которого видны ритмичные скачки зеленой линии: вверх-вниз, вверх-вниз, в такт сокращениям главной человеческой мышцы. Побелка потолка, по которой прошла трещина, намекающая: под ней скрыт руст. Неистребимый больничный дух и жесткое одеяло, которым я укрыта до подбородка. Ночь в больнице. Ветер, завывающий на улице о зимних холодах. Береза, чьи голые ветви нет-нет, да и стучат по оконной раме.
Я в своем мире. Сомнений быть не могло. Тело, которое до этого абсолютно не ощущалось, начало оживать, давая знать о себе. Фиксатор на шее, руки горящие, словно плетью по ним прошлись, бинты, стягивающие ногу от самого бедра и до пятки. И жуткая боль. Везде.
Застонала, мне показалось, негромко. Еще и еще раз. Из глаз текли слезы. Изуродованное тело и вдребезги разбитое сердце. На мгновение мелькнула мысль: а может, просто все это пригрезилось в бреду?
Сжав зубы, невероятным усилием достала руку из-под одеяла. Катетер, введенный в предплечье, а под ним татуировка, та самая, свадебная. «Все-таки все это было взаправду», — горькая и радостная мысль одновременно.
Пролежала так до утра, благо мои соседи по палате были молчаливы: реанимация как-никак. Утром, с обходом, когда солнце только задумывалось, стоит ли вообще показываться, пришла врач. Серьезная, сосредоточенная женщина увидела меня, открывшую глаза, и произнесла:
— А, наша суицидная очнулась. Ты о чем думала, мамаша, когда из окна сигала, да еще и отравимшись? Никак не о своих родителях, враз поседевших, и уж точно не о своем еще не родившемся ребенке…
Из всего сказанного я уцепилась лишь за последнее, такова, видно, наша женская натура:
— Как ребенке?
— Да ты, никак, не знала?
Я молчала, силясь осмыслить сказанное. Женщина, кажется, поняла мое состояние, потому как смягчилась и пояснила:
— Да… Ты, видно, и сама не знала, когда решила счеты с жизнью свести. Беременная ты. Четвертая неделя пошла. Ну, теперь хотя бы понятно, отчего решила убиться. Что, поматросил и бросил?
Я лишь прикрыла веки, обозначая кивок и соглашаясь. Пусть так. Версия собеседницы хотя бы выглядела правдоподобной. От психиатра, конечно, не отвязаться, но хотя бы не психушка. Мозг привычно начал работать, уже планируя, что скажу родителям, друзьям. Только пальцы сжали простыню в бессильной злобе: Лихославский выкрутился. Опять. Какая я у него по счету жертва? И ведь не докажешь, что хотел изнасиловать. Времени прошло изрядно, да и куда мне сейчас… Ребенок. При этом слове внутри меня что-то перевернулось. Я вдруг резко ощутила, что если до этого была готова на что угодно: выпить чашу с ядом, прыгнуть с шестого этажа, взвести арбалет, драться не на жизнь, а на смерть, то сейчас ориентир ценностей сместился. Внутри меня жизнь, и я обязана сделать все, чтобы ее сохранить. Вот так. Кривая улыбка фортуны, что является неверной подругой удачи: хотела забрать из того мира хотя бы воспоминания, а взяла еще кое-кого.