У Земли на макушке
Шрифт:
О ДВУХ ЗАЙЦАХ
Из двух убегающих зайцев выбирают того, который пожирнее.
Опытные люди говорили, что кратчайший путь на полюс лежит через Диксон, оттуда наискосок направо, потом прямо и налево за углом. Именно на Диксоне и базируется экспедиция «Север-19», одна из функций которой — завоз горючего, продуктов питания и различного оборудования на дрейфующие станции. Но этого почти что пойманного зайца мне показалось мало. Захотелось ещё увидеть и черских друзей лётчиков, пожать им руки и узнать свежие новости. Тем более что на телеграмму: «Можете ли доставить меня потом на полюс?» — прибыл ответ, смысл которого заключается в том, что куда ещё, а на полюс — пожалуйста, в два счета.
Так я погнался за
Вначале все шло хорошо. Оказавшись в милом моему сердцу Черском, я жал руки Володе Соколову, его Наташе, Тане Кабановой, Лабусову и с интересом слушал свежие новости. Но одну из них, самую свежую, мне оставили на десерт, когда я уже был сыт новостями по горло. Готовили меня к ней по чеховскому методу. Сначала начал вздыхать Лабусов.
— Да-а, — протянул он, — полюс-то…
— Что полюс? — насторожился я.
— Ничего, ничего, — заторопился Лабусов. — Летим, значит?
— Конечно, — обеспокоенно подтвердил я.
— Ну-ну, — с глубочайшим сомнением произнёс в пространство Лабусов.
Я засуетился, но присутствующие меня заверили, что все в полном порядке.
Спустя минуту командир лётного коллектива Владимир Алексеевич Седляревич тихим голосом заметил:
— И кто бы мог ждать от неё такого подвоха…
— От кого? — спросил я.
— От льдины, на которой «СП-15». Нужно ведь — перемахнула из восточного в западное полушарие, акробатка такая. Смешно, правда?
Может быть, это и в самом деле было забавно, но мне почему-то совершенно не захотелось смеяться. Я вдруг печёнкой почувствовал, что между легкомысленным поведением льдины и моими планами имеется какая-то несимпатичная связь.
— Но вас это пусть не волнует, — весело добавил Седляревич, глядя на меня как на человека, которому сейчас один за другим вырвут три зуба. — Не на полюсе свет клином сошёлся.
Я тут же ударился в панику и потребовал правды, и только правды. Она оказалась на редкость суровой. Несколько часов назад из управления прибыла радиограмма: в связи с тем, что льдина покинула восточный арктический район, обслуживаемый черскими лётчиками, рейс на полюс отменяется.
Когда меня привели в чувство, я обвёл глазами обеспокоенные лица и сказал:
— Все равно полечу на полюс!
— Безусловно, безусловно, — подхватили все. — Разве можно иначе?
Седляревич взглянул на часы.
— Через двадцать минут — срочный санитарный рейс. Хотите принять участие?
СПАСТИ ЧЕЛОВЕКА
В наше время, когда великие изобретения едва успевают регистрировать, вертолётом никого не удивишь. Уж на что фантастическая штука лазер, и то редактор газеты морщится: «Сто строк на лазер? Многовато, пожалуй… Подумаешь, эка невидаль!» Воображение современника — редактор знает его психологию — можно поразить уж совершенно феерическим изобретением: вроде телепередач с Марса или — куда ты меня уводишь, фантазия? — наконец-то найденного средства от облысения.
Так что вертолёт родился тихо, без рекламной свистопляски, и если теперь о нем пишут, то покровительственно, как о младшем брате самолёта. А в последнее время особенно умиляются тем, что из вертолёта получился отличный воздушный кран, удешевляющий строительные работы. Спору нет, хорошо, что вертолёт может заменить кран. Но главное достинство вертолёта именно в том, что его-то ничто не может заменить, когда нужно сесть на клочок земли или осколок льдины размером с волейбольную площадку. Вертолёт стал единственной надеждой пострадавших, которых, кроме него, уже ничто не может спасти. Вот почему на Севере, где очень легко попасть в беду, но очень трудно выбраться из неё, к вертолёту относятся с нежностью, с трогательной любовью. Вертолётчики знают это и гордятся своим исключительным положением. Их стрекозы карабкаются по небу со скоростью, которую пилот турбореактивной машины назовёт черепашьей, да и груза вертолёт поднимает во много раз меньше, чем ИЛ-18. Но этим грузом могут быть носилки с человеком, который не позже чем через час должен лечь на операционный стол; заблудившийся в тайге, умирающий от голода геолог; охотник, которого блудная льдина понесла в океан… Поэтому настоящий лётчик никогда не позволит себе иронизировать над нелепым видом и архаической в наш век скоростью вертолёта.
Из села Колымского пришла срочная радиограмма: с оленеводом одного из отдалённых участков колхоза случилась беда. От момента прихода радиограммы до вылета положены считанные минуты. Пока бортмеханик Юрий Смирнов и второй пилот Леонид Басов готовят машину, я разговариваю с командиром вертолёта Анатолием Савенковым.
Что поделаешь, фраза избитая, но Анатолий Петрович любит своё дело, свою стрекозу и не собирается ей изменять: слишком большой и интересный кусок жизни отдал он вертолёту. Как и многие люди, работа которых связана со спасением человека, Савенков сознаёт величие своей профессии и гордится каждым удачным санитарным вылетом, как хирург — спасительной операцией. Что ж, вертолётчик и хирург здесь соавторы, их легко понять и разделить их чувства. Много раз Савенков искал и находил в тайге, в тундре пропавших без вести людей, много раз возвращал к жизни тех, кому она, казалось бы, уже отмерила последние часы. В прошлом году не вернулся домой охотник-чукча. Долго Анатолий Петрович кружил над сопками, возвращался за горючим, снова искал — и нашёл истекающего кровью человека. Молодой охотник повстречался с голодным медведем — самая опасная в тайге встреча. На выстрел уже не было времени, и вооружённый ножом человек схватился с медведем врукопашную. Он победил — и допустил непростительную оплошность: забыл, что медведь считается убитым только тогда, когда он уже больше не дышит. Разумеется, в таких случаях охотники не прикладывают зеркальце к устам зверя, но стоят в почтительном отдалении: бережёного бог бережёт. А наш паренёк присел рядом с поверженным медведем, и тот в агонии хватил его лапой по лицу: выбил глаз, разорвал нос, щеки. От боли и потери крови охотник потерял сознание, и лишь фанатичное упорство Анатолия Савенкова вернуло раненому и жизнь и даже лицо: ленинградские врачи проделали блестящую косметическую операцию. И нынче охотник жив, здоров и по-прежнему промышляет в тайге. На его счёту есть уже и другие медведи, к которым набравшийся опыта охотник относится, конечно, с большим уважением, чем к первому.
Мы летим над тундрой. Я сижу напротив хирурга, испытывая танталовы муки: разговаривать в вертолёте — только нервы портить, всё равно ничего не услышишь. Иван Иванович Махначевский, ведущий хирург и главный врач Черской больницы, задумчиво поглаживает свой чемоданчик, побывавший вместе с хозяином во многих спасательных экспедициях. Сотни операций проделал этот средних лет якут, выпускник Читинского медицинского института, но сейчас его лицо печально, и не надо быть телепатом, чтобы понять почему. Где-то в одинокой яранге лежит человек, жизнь которого в опасности. Что с ним? Нуждается ли он в немедленной операции или может перенести полет? Ох как плохо делать операцию в ста пятидесяти километрах от великолепно оборудованной операционной, по которой бесшумно скользят опытные сестры, без слов понимающие хирурга — по изгибу бровей, незаметному жесту.
Вертолёт приземляется в Колымском: мы берём на борт проводника — восьмидесятилетнего якута. Пока Савенков выясняет у старика примерное направление полёта, Ивана Ивановича окружают колхозники, снабжающие его всевозможными и самыми разноречивыми сведениями о пострадавшем. Здесь есть и бывшие пациенты Махначевского, которые не без основания считают, что наиболее ценные советы могут дать именно они.
— Ты его разрежь, как меня, — советует один, — у него болезнь внутри!
— Помнишь, ты меня стучал? — суетится другой, похлопывая себя по груди. — Постучи его тоже, тогда и резать не надо!