Уайнсбург, Огайо
Шрифт:
Голос у него прервался; пара молча дошла до города и направилась к дому Элен Уайт. У калитки Джордж захотел сказать что-то внушительное. Он вспомнил все речи, придуманные заранее, но все они были бы совершенно не к месту.
— Я думал — одно время думал… так мне казалось… что ты выйдешь за Сета Ричмонда. Теперь-то я знаю, что нет, — только и сумел он сказать, пока они шли от калитки до двери ее дома.
Теплым осенним вечером, наблюдая с лестницы за толпой, затопившей Главную улицу, Джордж вспомнил тот разговор у кукурузного поля, и ему стало стыдно, что он выставился перед ней в таком виде. На улице люди валили то туда, то сюда, как скот, стесненный в загоне. Повозки и телеги запрудили узкую мостовую. Играл оркестр, мальчишки носились по тротуару и ныряли между
Джордж был так удручен и чувствовал себя таким одиноким, что хотелось плакать, и только гордость заставляла его шагать быстро и размахивать руками. Он дошел до конюшни Уэсли Мойра и остановился в тени, послушать, что говорят мужчины о сегодняшних ярмарочных бегах, которые выиграл Тони Тип, жеребец Мойра. У конюшни собралась целая толпа, а перед толпой важно расхаживал Уэсли и хвастался. Он расхаживал с кнутом и щелкал им по земле. Фонарь освещал взлетавшие облачка пыли. «Да бросьте ерунду молоть!
– восклицал Уэсли. — Чего я боялся — я же знал, что обставлю их. Ничего я не боялся».
В другое время Джордж Уилард жадно слушал бы похвальбу коневода Мойра. Теперь она его злила. Он повернулся и стремительно пошел прочь. «Старая балаболка, — фыркал он. — И чего пыжится? Чего болтает?»
Джордж зашел на пустырь и второпях упал в кучу хлама. Гвоздь, торчавший из пустой бочки, разодрал ему брюки. Он сел на землю и выругался. Потом заколол рваное место булавкой, поднялся и пошел дальше. «Пойду-ка я к Элен Уайт, вот что. Возьму и войду. Скажу, мне надо ее видеть. Войду и усядусь — и все тут», — сказал он, перелез через забор и кинулся бегом.
Элен Уайт сидела у себя на веранде, на душе у нее было смутно. Преподаватель сидел между матерью и дочерью. Речи его девушке надоели. Родом он тоже был из маленького городка в Огайо, но напускал на себя столичный вид. Представлялся таким гражданином мира.
— Я доволен, что получил возможность ознакомиться с той средой, из которой вышло большинство наших студенток, — толковал он. — Очень любезно с вашей стороны, миссис Уайт, что вы пригласили меня на день в ваши края. Он повернулся к Элен и засмеялся. — А вас еще что-нибудь связывает с жизнью этого города? Есть тут люди, которые вам интересны?
Девушке его голос казался напыщенным и нудным. Она встала и ушла в дом. Перед черной дверью, выходившей в сад, она остановилась и прислушалась. Заговорила мать.
— Для девушки, получившей такое воспитание, как Элен, тут совершенно нет подходящего общества, — сказала она.
Элен сбежала по ступенькам в сад. В темноте она, дрожа, остановилась. Ей казалось, что весь мир заполонили бессмысленные люди — и говорят без умолку. Вне себя от нетерпения она выбежала за садовую калитку, обогнула конюшню банкира и очутилась в переулке. «Джордж! Где ты, Джордж!» возбужденно выкрикнула она. Она перестала бежать, привалилась к дереву и надрывно захохотала. По темному переулку, говоря без умолку, приближался Джордж Уилард. «Прямо в дом к ней войду. Войду и усядусь», — грозил он, пока не подошел к Элен. Тут он остановился и ошарашенно посмотрел на нее. Он сказал: «Пошли», — и взял ее за руку. Понурясь, они брели по улице, под деревьями. Под ногами шуршали сухие листья. Теперь, когда она нашлась, Джордж не очень хорошо понимал, что ему говорить и делать.
У верхнего края Ярмарочной площади в Уайнсбурге есть обветшалая трибуна. Ее ни разу не красили, и все доски покоробило. Ярмарочная площадь лежит на вершине низкого холма в долине Винной речки, и ночью с трибуны видно за полем зарево городских огней.
Тропинкой мимо Водозаборного пруда Джордж и Элен поднялись на Ярмарочную площадь. Чувство одиночества и отчуждения, которое владело молодым человеком в городской толпе, отпустило его и обострилось, когда он оказался наедине с Элен. То, что чувствовал он, в ней отражалось.
В юности человека всегда раздирают две силы. Теплый бездумный зверек в нем борется с тем, кто размышляет и вспоминает, и в Джордже верх сейчас взял старший, умудренный. Элен почувствовала, что с ним творится, и шла рядом, уважая его. Добравшись до трибуны, они поднялись на самый верх, под навес, и сели на длинную скамью.
Если вам случалось в ночь после ежегодной ярмарки посетить базарную площадь маленького городка на Среднем Западе, это останется у вас в памяти. Такого переживания не забыть. Тебя обступят призраки — но живых, а не мертвых. Сюда минувшим днем нахлынул народ из города и окрестностей. Фермеры с женами и детьми и все обитатели сотен городских деревянных домишек теснились на этой площади, обнесенной глухим забором. Смеялись девушки, толковали о житейских делах бородачи. Жизнь хлестала через край. Все свербело и ерзало от переизбытка жизни — и вот ночь, и жизнь ушла. Тишина почти устрашает. Прячешься за стволом дерева, стоишь молча, и, сколько есть у тебя способности к размышлению, — все идет в ход. Содрогаешься, думая о бессмысленности жизни, и в то же время, если здешний народ — это твой народ, любишь жизнь так, что слезы на глазах выступают.
В темноте под навесом трибуны, сидя с Элен Уайт, Джордж Уилард остро почувствовал свою незначительность в общей смете бытия. В городе его раздражала возня людей, занятых разнообразными делами, но теперь, вдали от них, раздражение прошло. Рядом с Элен он отдохнул, приободрился. Как будто женская рука помогла ему настроить механизм его жизни. О людях города, где он прожил всю жизнь, он уже думал чуть ли не с благоговением. И благоговел перед девушкой. Ему хотелось любить ее и быть любимым, но не хотелось, чтобы сейчас его отвлекла ее женственность. В темноте он взял ее за руку и, когда она придвинулась, обнял за плечи. Подул ветер, он поежился. Он изо всех сил старался сохранить и понять свое настроение. Наверху, в темноте две необыкновенно чувствительные человеческие песчинки прильнули друг к дружке и ждали. У обоих на уме было одно и то же. «Я пришел в это безлюдное место, и со мной рядом — другой человек» — вот суть того, что они чувствовали.
В Уайнсбурге день толчеи иссяк, сменился долгой осенней ночью. Рабочие лошади трусили по пустынным проселкам, каждая со своим грузом усталых людей. Приказчики убирали с уличных лотков товар и запирали магазины. В театре толпа ожидала представления, а дальше по Главной улице, настроив наконец свои инструменты, скрипачи в поту поддавали музыки летавшим по полу молодым ногам.
В темноте на трибуне молча сидели Джордж Уилард и Элен Уайт. Иногда очарование с них спадало, они поворачивались и в потемках пробовали заглянуть друг другу в глаза. Они целовались, но эти порывы были недолгими. В верхнем конце Ярмарочной площади человек пять мужчин возились с лошадьми, которые днем участвовали в бегах. Они развели костер и грели в котлах воду. Огонь освещал только ноги, проходившие вблизи костра. Когда задувал ветер, языки пламени трепались в воздухе.
Джордж и Элен встали и побрели в темноту. Они шли тропинкой мимо несжатого поля кукурузы. Ветер шелестел в ее длинных жухлых листьях. Пока они шли к городу, очарование с них ненадолго спало. На гребне Водозаборного холма они остановились под деревом, и Джордж снова взял девушку за плечи. Она жадно обняла его, но опять они быстро погасили свой порыв. Они перестали целоваться и отстранились друг от друга. Взаимное уважение взяло в них верх. Оба были смущены и от смущения затеяли бессмысленную отроческую возню. Они смеялись, дергали и теребили друг друга. Переживание сегодняшнего вечера как-то очистило их, сделало целомудренней, и они уже были не мужчиной и женщиной, не мальчиком и девушкой, а расшалившимися зверьками.