Убей или умри. Том 1
Шрифт:
Похабные картинки сами лезли в голову, и я даже скрипнул зубами. Хотя с Олькой мы и целовались всего один раз, в десятом классе после дискача, но сейчас мне было стыдно и противно за негнущуюся в рукавах куртку и старые, разбитые кроссовки. Она прошла мимо, копаясь в мобильнике и обдав меня едким ароматом приторно-сладких духов. Мой день решительно не задался.
– Обедать будешь? – спросила мать.
– Угу, – бросив рюкзак в прихожей, я вымыл руки и сел на кухне.
Макароны,
– Ты отца не видел?
– Неа, – мотаю головой, – а что такое?
– Карточку свою не могу найти, – говорит мать, – зарплатную. Может, на работе забыла, – с надеждой добавляет она.
– Заблокируй, – предлагаю я. – По телефону можно.
– А жить мы на что будем?! – возмущается она. – Пока новую выпустят, жрать мы на что будем, я тебя спрашиваю?!
Молчу, закидывая в себя остатки макарон. В последнее время мама часто вспыхивает без повода. Я не обижаюсь, мне её жалко.
– Спасибо за обед, мама, – встав, неожиданно для себя, целую её в макушку. Она чуть дёргается от неожиданности и вдруг начинает плакать, тихо, мелко подрагивая плечами.
Не найдя что сказать, ухожу в свою комнату, падаю на продавленный диван и включаю музыку.
Тревога матери передаётся и мне. Пролежав полчаса, натягиваю грубые камуфляжные брюки, простую серую майку с логотипом универа и старую куртку, которая облупилась по плечам сеточкой потрескавшегося дешёвого кожзама.
Через дворы топаю к промзоне. Тут, на оптовой базе, мне всегда рады.
– Андрей пришёл! – машет мне Степаныч. – Он всегда называет меня исключительно так: «Андрей». Знает, что мне это приятно. – Давай подключайся! Фура только пришла.
Здороваюсь со всеми. Кроме Петровича, знаю ещё Димку, цыганистого на вид парня моих лет. Ещё двое незнакомые и не представляются, да и хрен бы на них. Подхватываю звякнувший ящик с водкой. Прохожу десять шагов. Передаю Димке. Через несколько минут сознание отключается, остаётся только позвякивание бутылок, да нарастающая тяжесть в мышцах.
– Шабаш, братва! – Степаныч отсчитывает купюры. Мне отдаёт четыре сотни, меньше, чем остальным. – Извиняй, Андрей, – разводит он руками. – Ты позже пришёл. Мы до тебя уже целую фуру растаскали. Хочешь, я тебе боем отдам?
Бой – это законная добыча грузчиков. В каждой фуре определённый процент бутылок бухгалтерия сразу считает разбившимися. Конечно, никто их при разгрузке не бьёт. Водку переносят бережно, как собственного младенца.
– А тушёнки на бой нет? – спрашиваю я, вспоминая сегодняшние пластмассовые сосиски.
– Нет, её в железе возят. Не бьётся, – смеётся Степаныч.
Соглашаюсь на водку и распихиваю два пузыря по карманам. Главное, дома спрятать, чтобы батя не нашёл. А так можно Симбе отдать. Тот что угодно превратит в наличные, а бухло и подавно. Шагаю домой в приподнятом настроении.
– Ты мерзавец… урод… паскуда… дерьмо… Дерьмо, а не человек! – слышу с кухни. Мама кричит на отца. Он только мычит в ответ, пьян до невменяемости. Слышу, как она наотмашь хлещет его по щекам. Отец падает неуклюже, как мешок. Скрипит табуреткой, садясь обратно.
Не могу это слушать. Тихо, чтобы не хлопнуть дверью, выхожу в коридор и поднимаюсь по лестнице до последнего этажа. Через люк выбираюсь на крышу. Поджав ноги, сажусь на самом краю. Город шумит снизу, и я слушаю его дыхание. Где-то там ездят люди на дорогих машинах. Ведут в рестораны красивых девушек. Трахают их на роскошных кроватях, или в саунах, или просто оперев раком на капот. Швыряют на чаевые халдеям мой месячный заработок. Летают к морю просто на выходные, погреться. Желанный покой не приходил, наоборот, в груди огнём нарастало бешенство и тоска.
– Сигой угости.
Я вздрогнул. Симба передвигался неслышно, как медведь. Удивительно для его телосложения.
– Задрал уже, знаешь ведь, что не курю.
– А вдруг повезёт, – меланхолично пожал плечами Симба, он же Сёма Баринов, мой однокурсник и друг детства. – Спрошу, а ты закурил.
– Жлобяра.
– Поклёп! – возразил Симба. – Гнусная клевета. Я не жадный, я просто бережливый. Это вам денежка руки жжёт, а у меня ей хорошо. Она живёт и размножается.
Сёма был из тех людей, что мог продать снег эскимосам. Девчонкам из группы он толкал корейские кремы и турецкие стринги, пацанам палёные «Найки» и чинёные гаджеты.
Он выбил из пачки сигу, прикурил и присел на корты рядом.
– Что у тебя?
– У маман новая любовь, – Симба усмехнулся, – жизни меня поучить решил. Чуть не уебал его. Вот и свалил от греха.
Симба отчаянно копил на жилплощадь. Хоть однушку, хоть комнату, да хоть конуру, лишь бы отдельную. Кредит ему, сопляку, не давали ни под какие проценты. Его мать, которую он всегда называл чуть иронично «маман», отчаянно не желала взрослеть. Одевалась как наши ровесницы, таскалась по барам и клубам и цепляла парней вдвое моложе себя. Взрослый сын никак не вписывался в её образ жизни, и само присутствие Симбы рядом с собой она воспринимала с недоумением и обидой.
Друган докурил и запустил бычком вниз. Яркая рыжая звёздочка, кружась, полетела в темноту. Хоть желание загадывай.
– А если кому на голову? – спросил я.
– Да насрать, – Симба зло сплюнул вслед окурку, – Я туда ещё поссать могу! – Он вскочил, дёргая ремень из штанов, – Эй!!! Я ссу вам на головы, ушлёпки!
– Угомонись, – мне стало смешно.
– Ладно, – легко согласился он, – слушай, мне тут предложили подработать. Изи мани. Реально, ни за что.
– Где? – я навострил уши.