Убить дракона
Шрифт:
И тут земля вздрогнула. Я не знаю почему она вздрогнула. Может, где-то взорвали ядерный заряд, или еще что, но земля вздрогнула, и я испугался, что сейчас ребенок уронит тот сияющий шарик и всему придет конец. Но тот совершенный человек, которого я поначалу принял за памятник, каким-то необычайным усилием воли, и своей собственной тренированности, погасил эту земную дрожь в своем совершенном теле. На поверхности ароматной жидкости, налитой в чашу, не появилось даже легкой ряби. И я понял необычайную важность роли этого человека в поддержании мира. Если он не сумеет погасить дрожь, исходящую от земли и качнет чашу, то ребенок уронит сияющий мир, и все разрушится. И появился голос, пояснивший, что этот человек – йог, достигший безупречности. Поэтому ему позволено держать чашу. В душе возникло благоговение перед этим человеком – памятником – йогом, и камера отодвинулась еще дальше. Все это пространство было залито молочно-белым, равномерным светом. Поначалу я подумал, что свет исходит из того шара, парящего над кончиками пальцев ребенка, но он исходил отовсюду, и
– Свет не должен колебаться, – произнес тот же голос, – ничто не должно нарушить спокойствие Бога, держащего мир на кончиках своих пальцев.
– Это великая честь освещать храм Бога и когда йог научается безупречно держать лампаду со светом, он будет трижды испытан и допущен к служению в самом храме. А пока он тренируется за пеленой. Иногда йоги не удерживают свет и допускают колебания. Поэтому пелена рассеивает колебания и внутри свет остается в неизменности.
– А что происходит с тем, кто дрогнул?
– Он выходит наружу из храма, во тьму внешнюю, и подвергается нападкам силам зла. Там он поет мантры, которые являются именами Бога, и драконы, которые думают что сейчас здесь появится Бог, слетаются со всех сторон и начинают терзать йога огнем из пастей, стрелами и отравленными укусами. Но на самом деле йог мантрами призывает этих драконов, в точности как хозяйка призывает куриц клевать рассыпаемые зерна. Йог мечет бисер перед свиньями и свиньи приходят. Они втаптывают жемчужины в грязь и пытаются пожрать самого йога. Его задача держать свое осознание в полной ясности до самого последнего момента, и отражать атаки злых чудовищ. Когда его силы иссякают, он возвращается в преддверие храма и в течение некоторого времени исцеляет себя, стабилизирует все энергии, не допуская внутри себя страха, гнева, или иного чувства. Как только он вновь обретает стабильность, то делает попытку держать светильник вновь. После того как он предпринял попытку выхода наружу и подвергся атакам и отравлениям, и исцелился от всего, силы его многократно вырастают. И обычно он больше не позволяет содрогнуться золотой лампаде в своей руке. Для этой же цели он много лет тренирует свое тело во всевозможных асанах, преподаваемых в специальном зале этого храма. Там он учится держать чаши с водой, кипятком, расплавленным металлом в самых разнообразных позах, крайне неудобных для обычного человека. Йог учится безупречности. И только после этого ему позволяют держать золотую чашу света.
– А кто решает, что йогу необходимо выходить наружу и тренироваться в таком жестоком режиме.
– Он сам! Он заглядывает в свое сердце, в самую глубокую часть своей души, в самые потаенные закоулки своего сознания и вытаскивает оттуда все свои негативные черты. Все до единой. Йог учится осознавать все свои эмоции, мысли и чувства. Он старается изо всех сил, потому что это единственно достойная цель, ведущая к совершенству души, разума и тела. Все тренировки, практики, медитации, помогают ему добраться туда, куда в обычном состоянии сознания он зайти боится, или стыдится, или попросту не может из-за нехватки решительности или энергии. В последнем случае, энергия дается ему теми, кто уже достиг большего. Это воистину бесценный дар, поскольку этот долг он никогда не сможет вернуть. И йог всегда будет помнить дары, принесенные ему в моменты становления. Все затраченные средства, все переживания и страдания на пути с лихвой окупаются моментом, когда ему доверяют держать чашу с Богом.
– В этот самый момент все мое существо охватил стыд. Я каждой клеточкой своего существа почувствовал свою безобразность и недостойность находиться не то, что вблизи того ребенка, но даже и в самом храме, где находятся такие прекрасные существа, стремящиеся к совершенству. Я в одну секунду осознал всю свою лживость, всю надменность и высокомерие, всю свою гнусность неправильного обращения с женщинами, свое хамство и отсутствие сострадания к родным и близким людям и людям вообще, с которыми сталкивала меня жизнь. Я ощутил всю свою нелюбовь к существованию во многих случаях, когда ум находил оправдания и отговорки, что все сделано, сказано, или подумано правильно, когда на самом деле, все было как раз наоборот. Это осознание стало настолько ясным и четким, что единственно верным решением было, сгорая от стыда, выскочить из этого храма света наружу и построить забор.
Красить забор
И начать его красить. Каждое движение кисти вверх или вниз, влево или вправо символизировало ту или иную кривую ситуацию в моей жизни, которая тотчас всплывала в уме или душе. И это движение необходимо было повторять столько раз, сколько требовалось для того, чтобы обрести стабильность и найти правильный выход. И в уме возникла формула под названием “Красить забор”, которая обозначала начало действия по осознанию и избавлению от той или иной негативной черты характера. Надо красить забор, чтобы стать достойным. Достойным не то, чтобы держать чашу, а просто войти в преддверие храма. Просто войти. Надо найти все свои заборы, восстановить их целостность и выкрасить с предельной тщательностью. Так, чтобы никто на всем свете не смог сказать, что забор выкрашен плохо. Никто и никогда.
– И вот, сгорая от стыда, я крашу свой забор зеленой краской. А он никак не красится. Повсюду появляются пятна, и я прекрасно понимаю, что не хочу работать над собой. Делаю вид, что тружусь, не покладая рук, а этот волшебный забор мгновенно делает все видимым, указывая на халтуру. И от этого стыд становится еще сильнее. И стыдно в первую очередь перед самим собой. Тем более, что никто на мой забор и не смотрит. Сразу стало понятно, почему йоги выходят наружу сами, и никто их не заставляет это делать. Они это делают, потому что так велит их собственная совесть. У них она есть. Совесть. Без совести в храм не войти. И те, кто ее потерял, очень злятся именно из-за осознания собственной никчемности, и хотят разрушить мир тех, у кого она есть. Так что я буду красить забор до того момента, пока он не будет выкрашен безупречно. И неважно, сколько на это понадобится времени. Потому что глаза этого ребенка, этого Бога, один только его взгляд на мир, даже не на меня, а на мир, что покоится на кончиках его пальцев, стоят тысячи безупречно выкрашенных заборов. Одного мига оказаться в присутствии Бога достаточно, чтобы потом выкрасить все свои заборы. Сколько бы времени, жизней, веков, эонов, махакальп, на это бы не понадобилось. Цель оправдывает средства.
Вверх, вниз, вверх, вниз, пропитать шов между досками. Снова вверх вниз. Хорошо краска ложится, только почему же она вновь и вновь проступает пятнами? Лишь немного подсохнет, и сразу то там, то сям пятна появляются, и возникает ощущение, что там вовсе кисть с краской не касалась досок. И в очередной раз, ощутив состояние отчаяния от осознания невозможности покрасить этот гребаный забор, я отошел на пять метров и сел, поставив ведерко с краской у ног, и обреченно повесил голову. Никакие светлые мысли по выходу из этого патового положения не приходили. И медленно поднимая голову, чтобы еще раз взглянуть на этот ненавистный забор я вдруг заметил марево. Прозрачное марево, которое колыхалось прямо перед забором. Будто горячий воздух над асфальтом. И в точках максимальной концентрации этого марева как раз и располагались непрокрашиваемые пятна. Хотя точнее будет сказать, что это марево краску растворяло как уайт спирит или ацетон. А вблизи это марево было совершенно незаметно. Решительно вскочив с места с намерением разобраться с этим загадочным явлением, я грохнулся на спину, поскользнувшись в жидкой, вонючей грязюке. Ведерко, однако, удержал в равновесии. Так, что ни капли не выплеснулось. Или быть может, оно настолько волшебным было, что из него в принципе ничего выплеснуть нельзя. Еще больше разозленный, подошел вплотную к забору и заметил, что марево формируется из вытекающей прямиком из-под забора вонючей грязи.
– Едкая грязь, – задумчиво пробормотал, и мозг внезапно озарила идея, что эта грязь – смесь всего, что только может быть. Фекалии, технические отходы, пищевые, разжиженные кислотой, щелочью и еще чем только возможно, до необходимой консистенции. Вся эта масса жиденько и нахальненько вытекает из-под моего забора и стравливает покраску.
– Но постойте! С той стороны забора находится сияющий шар бога, наполненный миром. Это что же получается, что это сам Бог гадит, или йоги в промежутках между тренировками? А я за всеми убирай? Ни фига этот номер не прокатит! Я обошел забор, и не обнаружил с противоположной стороны никакой грязи. Сияющий мир опять вызвал потоки слез из глаз своим великолепием и стимулами к дальнейшей покраске. Сияние было, а грязи за забором не было совершенно. Абсолютно сухая земля с редкой травой. Я еще раз обогнул забор, и остановился у его торца. Левый глаз смотрел на сухую землю по одну сторону забора, а правый на жидкую, липкую и вонючую грязь с другой стороны.
– Бред какой-то! Не забор же это гадит?
Я опустился на колени с целью докопаться до этого таинственного явления, и морщась от едкого запаха аммиака смешанного со многими другими ферментами явно животного происхождения, стал исследовать кромку забора, вкопанную в землю, то есть в грязь. Через какие-то полтора метра источник был обнаружен. Из доски выпал засохший сучок, и грязь хлестала прямо из этого миниатюрного крана. Отверстие располагалось всего в двух сантиметрах над землей, и немудрено, что я его сразу и не заметил. Подняв валявшийся тут же обломок дерева, я с силой забил его в это отверстие, и удовлетворенный произведенным действием поднялся. Стоило вновь взяться за ведро, как раздался хлопок, и щепка вылетела из отверстия как пуля из винтовки. Грязь вновь стала хлестать, намекая на свою бесконечность. Я, ошеломленно вновь обежал забор вокруг и с той стороны ни сучка, ни дырки от него, не было. Ну, да в этом ничего удивительного не было. Доски пятидесятки, так что сучок мог в принципе проходить только половину толщины доски. Потому, собственно, и выпал. И тут я встал как вкопанный. Если сучок только до половины, то и дырка тоже до половины. Получается, что на мою землю срет сам забор. И это сранье разъедает краску. Этот феномен требовал разъяснения. И я выкопал яму прямо под сучком своими железными пальцами. Как ковшом экскаватора. И сделал отвод в сторону. Заткнув пальцем отверстие, я дождался, когда там появится давление, и резко выдернул его, создавая вакуум, подобно вантузу. Дерьмо хлестануло с тройным ускорением, но на какое-то время сбавило темп. И во время этого затишья, я заглянул в дырку левым глазом. В заборе был город…