Убить перевертыша
Шрифт:
Было начало восьмого, когда поезд вполз под высокий шатер вокзала. Стараясь не отставать от возбужденной толпы пассажиров, Кондратьев огляделся, как оглядывались многие, ища встречающих, вошел в вокзал, не останавливаясь, чтобы не привлекать к себе внимание, одним взглядом разобрался в надписях-указателях, уверенно свернул в проход, ведущий к автоматическим камерам хранения, и через минуту вышел оттуда с тем же матерчатым чемоданом в руке. Лишь опытный наблюдатель мог бы заметить, что мягкие бока чемодана теперь не обвисают, как прежде. Но не было такого наблюдателя,
Он прошел вдоль здания вокзала и оказался в узком переулке. Затем свернул в другой переулок и наконец нашел то, что искал, — контейнеры для мусора, затиснутые в неглубокую нишу между домами. Еще раз оглядевшись, он смял чемодан, сунул его в контейнер и осторожно, чтобы не хлопнуть громко, опустил пластмассовую крышку.
Улица, на которую он вышел через несколько минут, называлась Длинной, именно на ней находился нужный офис. Но до него, как оказалось, было довольно далеко, и Кондратьев направился в другую сторону, к вокзалу. Надо было привести себя в порядок, побриться, позавтракать, а заодно еще раз оглядеться.
В пустой парикмахерской он выбрал место ближе к окну, чтобы видеть привокзальную площадь. В кресле чуть не уснул. Когда после бритья мастер положил ему на лицо горячую салфетку, Кондратьев закрыл глаза и — как провалился. Очнулся от холодной струи одеколона. То ли от этого горячего компресса, то ли помогла минута забытья, но встал он из кресла вполне бодрым.
И в кафе, куда зашел позавтракать, тоже сел к окну. Ничего подозрительного не заметил. Насторожился только один раз, когда увидел двух вполне благопристойных бюргеров, один из которых показался ему знакомым. При каждом шаге немец приподнимался, будто пританцовывал. Прошли они близко от окна кафе, и он, хорошо рассмотрев их, твердо сказал себе: нет, никогда прежде его не видел. Однако ощущение, что чего-то недопонял, осталось.
Никогда еще Майка так не оставляли в дураках. Русского курьера упустил, помощника, считай, прямо на глазах убили… Помощник — черт с ним, хоть и спросится за него — для кого-то высокосидящего он что-то такое значил, — а вот курьер!..
И ведь как искали! Полиция, которую подняли на ноги, лесопарк по листику перебрала. На выездах из Штутгарта — тройной контроль. А он — будто сквозь землю…
Значит, был не один. Значит, кто-то все наперед просчитал, утер нос ему, Майку, слишком привыкшему, что противник всегда действует по его указке.
Майк сидел за столом в комнате, бывшей для курьера жильем Пауля, и ругал себя последними словами. Понимал, что эти же слова придется выслушивать от Инспектора. Впрочем, Инспектор может употребить слова помягче, но от этого легче не будет.
Где его теперь искать? В Бремене, у приятеля-переселенца? Но туда он, пожалуй, не сунется. Не дурак же, поймет, что об этом сразу же станет известно. В Ольденбург? Ведь курьер не знает о смерти Клауса. Но там тоже надежный контроль. И опять круглым дураком он будет, если кинется в Росток. Не может же не знать, что все бумаги, бывшие при нем, просмотрены?
На всякий случай Майк направил в Росток двух агентов, и те взяли под контроль офис, куда Новиков должен был явиться. Но того пока не было. Хотя пора бы…. Если сразу ехать в Росток…
"А если не сразу?" — спросил себя Майк. И помотал головой. Это опять же будет круглым дураком, если заляжет. Время работает не на него. День-два, и след отыщется. Остается для него одно — бежать к границе. С архивом или без архива. Но там-то его фамилия — у каждого контролера. Конечно, лучше бы еще и фото. Но с фото они дали маху. Слишком понадеялись на себя. И за эту оплошность с него тоже спросится…
Телефон затрещал так громко, что Майк вздрогнул. Звонили из Ростока.
— Что, прибыл? — обрадовался Майк.
— Нет.
— Какого же черта!..
— Мы тут одного дипломата засекли.
— Какого еще дипломата?
— Русского. Когда-то работал в посольстве, в Копенгагене.
— И что он там делает?
— Пока ничего. Гуляет по городу.
— Багаж у него есть? — Майк задохнулся от внезапной догадки.
— Ходит налегке.
— Вот когда будет с багажом и ты этот багаж проверишь, тогда и звони.
Он бросил трубку и снова погрузился в мрачные размышления.
Было около десяти, когда Кондратьев подошел к белой двери офиса. Подергал начищенную до блеска бронзовую ручку и очень удивился, обнаружив, что дверь заперта. А он-то из деликатности не спешил к началу рабочего дня, чтобы с утра не огорошивать хозяев офиса своими заботами. Постучал, поскольку на звонок никто не отзывался, снова подергал ручку, огляделся, соображая, у кого бы спросить. Но дверь выходила прямо на улицу, и спрашивать было не у кого.
До одиннадцати он погулял вдоль дома, поглазел в окна на работающие конторы и какие-то кустарные мастерские, в которых прямо тут, на глазах у публики, девушки гнули из стекла разные диковинки. Отсветы газовых горелок падали на лица, и казалось, что девушки гримасничают.
Но и в одиннадцать и в половине двенадцатого двери офиса оставались запертыми. Это породило беспокойство. По его расчетам сухогруз, «Неринга» должен был стоять в порту, а поскольку наши рыночники вполне усвоили главный принцип бизнеса "время — деньги", то долго ждать у причала они не будут.
До порта было рукой подать, только свернуть с улицы в переулок и пройти по нему с полкилометра, не больше.
"Нерингу" он узнал бы издали: стандартный сухогруз типа «река-море», о каких в свое время много писалось, поскольку обладали они поистине уникальной всепроходимостью. И о капитане судна тоже знал: один из тех последних могикан, которые еще способны работать за совесть. Когда-то он водил «Нерингу» по внутренним морям. В пору воровской приватизиции стал как бы совладельцем судна, но скоро обнаружил, что никакой он не совладелец, а как был наемным работником, так и остался. С той лишь разницей, что раньше ему регулярно платили зарплату, теперь же он должен был сам ее добывать.