Убить сову
Шрифт:
— Итак, Агата, тебе следует понять, что бегинки не приносят вечных обетов, но ты должна соблюдать целибат, пока живёшь здесь, а также подчиняться правилам этого сообщества и слушаться Март, избранных для управления бегинажем.
Я смотрела на её рот, наблюдала, как шевелятся губы над острыми зубами, как прыгает вверх и вниз родинка на подбородке. Мне хотелось выкрикнуть — хватит болтать! Если это монастырь, просто заприте меня в келью и оставьте в покое.
— Ты свободна приходить и уходить, когда хочешь, но тебе следует присутствовать на воскресной мессе в церкви, а также на ежедневных молитвах
В комнате было слишком тепло, и я почти задыхалась. Образы и лица ускользали, растворялись прежде, чем я успевала их уловить. Огонь, взвивающийся выше человеческого роста, чей-то крик, хлопанье чёрных крыльев надо мной. Я не могла шевельнуться. Я была сломлена. Его вес всё ещё меня придавливал, я не могла освободиться. И только это останавливало меня от того, чтобы разразиться бранью. Я изо всех сил пыталась сосредоточиться на ее словах. Не думать о прошлой ночи. Ни о чём не думать.
Настоятельница Марта нахмурилась. Губы сжимались плотнее. Голос зазвучал резко, как лай цепного пса.
— Твои личные вещи, приданое и всё остальное, что ты принесла в бегинаж, остаётся твоим, и ты сможешь забрать всё это, если решишь уйти. Но если...
Я уловила только одну фразу.
— Я могу уйти?
Настоятельница удивилась.
— Это бегинаж, а не монастырь. Разве я не сказала тебе, что мы не даём вечных обетов?
— И я могу забрать деньги, что отец вам дал?
Это был глупый вопрос. Девушкам не принадлежит их приданое. Его забирают мужья или настоятельницы.
— Мы не даём обета бедности. Это твои деньги, но пока ты здесь, тебе не следует ни жить в роскоши, ни чрезмерно себя ограничивать. Обе эти крайности — признак гордыни. Хозяйка Марта, она же хозяйка нашего общего кошелька, сохранит для тебя деньги, и ты можешь брать их у неё, когда пожелаешь. Как знать, может, они ещё понадобятся тебе для приданого.
— Не говорите глупостей! Вы же знаете, этого не будет!
В деревне всякий знает, что мне никогда не выйти замуж. Сёстры дразнили меня этим с самого рождения. Никто меня не возьмёт, и я очень этому рада. Я просто счастлива. Если меня кто-нибудь ещё хоть тронет, я его убью. Клянусь, в следующий раз убью. Я плотно прикрыла глаза, ощутив, как шею обжигает зловонное дыхание той твари. Мне стало плохо, я испугалась, что сейчас меня вырвет, и крепко прикусила кулак, пытаясь сдержаться.
Настоятельница Марта еще больше распрямилась.
— Что ж, Агата, раз ты понимаешь только грубость, придется быть с тобой грубой.
Её резкий, как пощёчина, тон вывел меня из кошмара, и я была почти благодарна за это. Я сделала глубокий вздох и взглянула на неё так холодно, как только могла. Какая ещё грубость? Она считает, будто могла сказать что-то, чего я не слышала тысячу раз от отца? Как бы там ни было, больше я никому не позволю никому причинять мне боль.
— Запомни хорошенько, Агата. Если тебя выгонят отсюда с позором, останешься только с тем, что на тебе надето. Всё остальное ты потеряешь.
Я чуть не рассмеялась.
Подойдя к двери, Настоятельница Марта окликнула кого-то невидимого.
— Не будешь ли ты так любезна попросить Кухарку Марту прийти к нам?
Мы ждали, молчание нарушали только потрескивание огня и дребезжание ставней на ветру. Наконец, дверь отворилась, отчего по комнате закружились клубы дыма, и к нам ввалилась маленькая толстуха. Несмотря на холодный ветер, лицо у неё было румяное, лоснящееся от печного жара.
— Кухарка Марта, это Агата, она будет жить у нас.
Кухарка Марта широко улыбнулась и торопливо прошла вперёд.
— Добро пожаловать, дитя, мы тебе очень рады.
Я чуть не вскрикнула, когда она заключила меня в свои мощные объятия, едва не задушив могучей грудью.
— Она будет под твоей опекой. — Настоятельница Марта помедлила. — Она очень в ней нуждается, так что ты уж постарайся.
Я хмуро смотрела на Настоятельницу Марту. Меня ни на минуту не обманули её заботливые речи. Они означали «Следи за ней, контролируй её и заставь подчиняться. Эту дикую кошку надо приручить».
Но если я это поняла, то Кухарка Марта, очевидно, нет — она переводила взгляд то на меня, то на Настоятельницу Марту, как будто ждала от неё ещё каких-то слов, но в конце концов кивнула и стала подталкивать меня к двери.
Прежде чем мы дошли до двери, Настоятельница Марта окликнула меня:
— И ещё кое-что, Агата. На субботней службе в часовне ты получишь новое имя, в знак начала новой жизни с нами.
Я увидела проблеск надежды.
— Я могу сама выбрать себе новое имя?
— Конечно, нет. Мы никогда в жизни не выбираем себе имён, их нам дают. Марты выберут для тебя подходящее имя после долгих молитв и размышлений. Это будет дар тебе от них.
Меня снова затопило отчаяние. Здесь или в отцовском доме — никакой разницы.
Придерживая юбки над адской грязью, мы с опущенными головами прошмыгнули под проливным дождём к длинному низкому зданию. Кухарка Марта усадила меня на скамейку у огня и, стряхнув дождевые капли с плаща, извлекла из мешка кусок горячего пирога.
— Ешь, дитя, пока горячий. Даже у ощипанного цыплёнка не такие бледные щёки. Не знаю, что имела в виду Настоятельница Марта, говоря подобные вещи, но даже слепому видно, ты на грани обморока. Как можно выслушивать нотации на пустой желудок?
От пряного медового запаха я внезапно почувствовала, как изголодалась. Я откусила огромный кусок жирного сладкого теста с мягкими запечёнными фруктами внутри и тут же жадно проглотила.
— Осторожнее, дитя, не то обожжёшься.
Кухарка Марта отвернулась, чтобы поворошить огонь. Руки у неё были в ямочках, как поднимающееся тесто, и покрыты шрамами от сотни мелких ожогов, возможно из-за многолетней стряпни. Никто не назвал бы её миловидной — нос картошкой, рябой и шершавый, на щеках красные прожилки вен. Но у неё были весёлые глаза, а копна седеющих кудрей отказывалась укладываться в причёску, как и у меня.