Убить в себе жалость
Шрифт:
Элитным этот шестиподъездный дом считался с натягом. Квартиры в нем считались улучшенной планировки, в каждом подъезде, оснащенном домофоном, имелось по два лифта, но вот первый этаж, занятый под магазины, в какой-то степени выбивал дом из разряда элитных. Зато приобрел бы вес, имей подземный гараж.
На протяжении двух дней Грач с Валентиной хорошо изучили подъездные пути к дому, особенности его расположения по отношению к другим домам, обратили внимание на двери складских помещений, расположенных рядом с парадными.
— У меня был приятель, — рассказывал Грач, снимая напряжение, — двенадцать лет отбарабанил. Когда освободился,
— Сколько, говоришь, он отсидел? — машинально переспросила Ширяева.
— Достаточно для того, чтобы перепутать подъездную дверь с мусоропроводом.
…Нет, Валентина рассчитала верно: глядя на Максима, не скажешь, что парень насторожился, наоборот, на его лице можно прочесть любопытство. Хотя скорее всего Валентина выдавала желаемое за действительное. Но главное, он спокоен, стало быть, дальнейшие действия обещали быть такими же тихими.
Максим был одет легко: фирменная майка с коротким рукавом, модные вельветовые джинсы, кроссовки; в руках барсетка, на поясном ремне сотовый телефон.
Он был симпатичным парнем, Валентина отметила это еще во время судебного разбирательства, когда оставила решение следователя без изменений; отметила машинально, хотя в то время, как человек, не лишенный эмоций, смотрела на него с долей презрения. Но длилось это недолго, Максим был для нее человеком, лишь на короткое время промелькнувшим перед ее взором, затем судебно-правовой конвейер отправил его обратно на нары.
У него были темные, слегка вьющиеся волосы, высокий лоб, нос с горбинкой, руки с тонкими пальцами выглядели холеными. И вообще в нем чувствовалась породистость — скорее потомственного, уже состоявшегося музыканта, нежели человека, чей отец с головы до ног обагрил себя кровью.
Вот сейчас, глядя на него, трудно предположить, что ему знакомо слово раскаяние. Но это опять же в воображении судьи, которая не сводила с него глаз.
Перегнувшись, Грач толкнул дверь, снизу вверх глядя на Максима. Взгляд парня скользнул по татуированным рукам, массивной золотой цепи и только потом остановился на лице Грачевского.
Помощник дал себя рассмотреть, может быть, дольше, чем того требовалось, и покачал головой.
— Максим, больше мне делать нечего, да? — его голос выражал недовольство, в то же время прозвучал снисходительно и с долей насмешки.
— Не понял, — в отличие от Грача голос Максима прозвучал действительно недовольно и нетерпеливо. Он хотел пройти мимо, но его повторно остановил голос Грачевского:
— Поймешь, когда на свою тачку глянешь. У тебя "труба" не работает, что ли? Тебе со стоянки заколебались звонить.
— А что случилось? — теперь Максим, взявшись за дверцу, невольно бросил взгляд на женщину, сидевшую на заднем сиденье. По идее, если у него и возникли какие-либо сомнения, должны исчезнуть. Несмотря на то, что как следует разглядеть ее не сумел: Валентина была в темных очках, возле лица рука с зажженной сигаретой.
Максим повторил вопрос.
— Пацанята, видно, баловались, — ответил Грач, — ни одного целого стекла. Как я понял, сделали набег, забросали половинками твою машину — и снова через забор. Может, ты кого из них переехал? Садись, — без паузы продолжил Грач, — мы с женой в ту сторону, подбросим. Хотя только что оттуда. Так не работает мобильник?
Максим пожал плечами и принял приглашение. Практически сел машинально, не переставая хмурить лоб. Так же автоматически ответил:
— Вроде работает.
Грач развернулся, проехал мимо мебельной машины и бросил взгляд на пассажира.
Валентина не могла видеть лица парня, она только мимолетно подумала о том, что сейчас мысли Максима, не получившего вразумительных объяснений, сосредоточились вокруг своего джипа.
Конечно, предлог сесть в машину так себе, у нее были другие, более весомые причины заставить парня подчиниться, но некоторые из них виделись достаточно рискованными, например, с тем же вступлением Грачевский мог осведомиться о том, почему Максим не отвечает на звонки отца: "Тот уже кипятком писает", но перед уходом из дома парень мог говорить с отцом. Или с матерью — один из вариантов.
В конце концов Валентина остановилась на простом, но достаточно действенном способе. Неважно, обеспеченный человек Максим или нет, но собственную машину жалко любому — и богатому, и бедному. Последнему, наверное, больше. К тому же она достаточно грамотно продумала начало разговора, опираясь на внешность Грачевского и его умение разговаривать. Хотя при определенных обстоятельствах наружность помощника могла сослужить плохую службу.
Сумочка с электрошоковой дубинкой лежит на коленях, рука уже нащупала рукоятку, глаза смотрят на аккуратно подстриженный затылок Курлычкина… Легкое нажатие клавиши, и все пути назад будут отрезаны. Но Валентина все еще колеблется, видит или хочет видеть, как все увереннее становятся движения Грачевского, выехавшего на пересечение с главной дорогой: сейчас он одобряет ее пассивность. Значит, рад ее слабости. А она противна сама себе, и только потому, что впереди сидит человек, к этому делу совсем непричастный, вот если бы она видела перед собой затылок самого Курлычкина, не колеблясь нажала бы на спусковой крючок пистолета. И снова подстегнула себя, еще и еще раз думая о том, что лидер "киевлян" вряд ли обременил себя мыслями о девочке из многодетной семьи и больном парне, когда отдавал своим людям соответствующие распоряжения.
"Рано радуешься, Вова", — чувствуя полную опустошенность, Ширяева подняла дубинку и коротким разрядом отключила Максима. Тот дернул головой, словно его двинули по затылку, и завалился было набок, но Валентина, привстав с места, вернула ему нормальное положение. Придерживая парня за плечи, она скомандовала:
— Рули к гаражам, Вовчик.
Грачевский едва заметно покачал головой, но Ширяева заметила.
— А ты думал, мы приехали подбросить его до автостоянки? — Валентина вдруг разозлилась на себя. Заодно на помощника. — Плохо ты меня знаешь, Володя!
Разговаривая, она подхлестывала себя, как скаковую лошадь, и все больше злилась: голос заметно вибрировал, руки дрожали, с лица отхлынула вся кровь.
Все это временно, говорила она себе, зная, что не ошибается. Вскоре все придет в норму, и она возьмется за дело спокойной, уравновешенной, знающей цену и себе и Курлычкину-старшему.
Едва Грач остановил машину, судья уже торопила его. Они перетащили безвольное тело на заднее сиденье. Пока Максим не пришел в себя, Валентина вкатила ему в руку порядочную дозу реланиума.