Убийца с маникюром
Шрифт:
Глава 24
Есть ли жизнь на Марсе? В путешествие по космосу Киру никто не звал, поэтому ответ на столь экзотический вопрос она не искала. Зато ее волновал ответ на другой вопрос: можно ли жить в тюрьме? Жить можно. Но жизни там нет. Не жизнь там, а существование. Но все-таки она заставляла себя отвечать на этот вопрос оптимистично. Да и жизнь там есть, и жить можно. К тому же и аргументы имелись. Смерть – это тупик, пустота, полное небытие. А пожизненное заключение – это все-таки возможность чувствовать, видеть, слышать, дышать, осознавать
Только разговора со следователем не будет.
– Ни в чем я признаваться не буду, – с порога заявила Кира. И только тогда села на стул.
Да, надо готовиться к пожизненному заключению, но думать при этом о хорошем. Ведь особых доказательств ее вины у следствия нет, есть только логическое обоснование, которое может принять суд. А может и не принять…
– А вот Агния Костюшина сделала признание, – загадочно улыбнулся следователь, крупнолицый мужчина с родимым пятном на лысине.
– Сейчас мне протокол дадите почитать? – с усталой усмешкой взглянула на него девушка. – А я ее почерка не знаю…
– Там не протокол, там чистосердечное признание. И почерк точно ее.
– Не верю.
– Зато мы верим… Костюшина утверждает, что пыталась завербовать вас в тюрьме, но вы отказались. Вы, Кира Борисовна, отказались, а Костюшина вам за это отомстила. Сначала она убила Маргариту Никольскую, затем пыталась убить Глеба Никольского… И Караваева она убила. И сделала это как раз в тот момент, когда вы садились в свою машину… Не буду утомлять вас подробностями, скажу только, что показания Костюшиной, в принципе, совпадают с вашими, значит, вы не напрасно отрицаете свою вину, значит, вы действительно ни в чем не виноваты.
Какое-то время Кира потрясенно смотрела на следователя, не в силах произнести ни слова.
– Это у вас шутки такие? – наконец выдавила она.
– Нет, это не шутки… К сожалению, Костюшину мы задержать не смогли, но у нас есть ее чистосердечное признание. Есть человек, который видел, как она его написала, но все-таки это признание юридической силы не имеет. Но в то же время вы не признали свою вину, да и убедительных доказательств у нас нет. В общем, нет оснований держать вас под стражей.
– Это значит, что я свободна? – с замиранием спросила Кира.
– Нет. Пока нет. Но на днях будет суд, и я уверен, что он изменит меру пресечения. Думаю, даже залог вносить не придется…
– И что, меня освободят?
– Да. Но дело мы не закрываем, следствие будет продолжаться. Мы обязательно задержим Костюшину, никуда она от нас не денется. Посмотрим, какие показания она даст на допросе…
Кира закрыла глаза. Хотела бы она воздать молитву Небесам, чтобы Агния сгорела синим пламенем. Но, во-первых, это непростительная наглость – возносить такие молитвы. А во-вторых, недостойна она того, чтобы бог ответил на них.
Утром она проснулась в тюрьме, в условиях, далеких от нормальных, а ночевать будет в роскошном доме. В их с Глебом доме…
Автомобиль заехал прямо в гараж, Кира поднялась в холл, не выходя во двор. Там ее и ждал Глеб.
– Здравствуй, родная. – Он крепко ее обнял и жадно поцеловал.
Не отказался он от нее – и адвокатов оплачивал, и передачи каждый день отправлял. Даже на свидании два раза был.
– Я думала, ты на суде будешь, – невесело сказала Кира.
– А разве Рудаков не говорил? – загрустил Глеб.
– Говорил, – пожала она плечами.
– Козырев звонил, сказал, что не нравится ему все это, – замялся Глеб.
– Что это?
– Ну, то, что Костюшина признание написала… Так, сначала обед, потом сауна.
– Нет, сначала сауна, – покачала головой Кира. – И обед туда пусть подадут.
Грязная она после тюрьмы. Вроде бы и сполоснулась сегодня утром под краном, но все это далеко не то. Распариться надо, чтобы грязь из пор вышла, а потом мочалкой себя так натереть, чтобы верхний слой кожи отодрать. Напариться, намочалиться, нырнуть в бассейн с прохладной водой, а потом в комнату отдыха, пивка дернуть, затем хорошо покушать, снова пивка под сигарету. Потом и водочки можно. И накуриться до одури, чтобы завтра мутило от одного вида сигареты. Завтра она уже курить не будет… Наверное…
– Да, там все уже готово, – кивнул Глеб.
И увлек ее за собой к двери, за которой начинался спуск в цокольный этаж. Сауна там знатная, Евгений Александрович со всей душой ее строил.
Кира разделась, встала сначала под душ, помыла голову, намылилась мягкой мочалкой, ополоснулась и только тогда отправилась в сауну. Голову банной шапочкой закрыла, а крестик снять забыла. Он нагрелся так, что, казалось, волдырь под ним вздуется. Но Кира его не снимала. Пусть жжет, пусть напоминает о грехах, которые не смыть никакой мочалкой.
Она лежала на верхнем полоке, животом вниз. Хорошо. А тут еще Глеб зашел. Веник уже запарен.
– Ты как раз вовремя, – не открывая глаз, сказала она.
– Э-эх!
Глеб хлестал от всей души. Но не больно.
– Сильней!
Да, грехи ее ужасны. Ни мочалка их не возьмет, ни бичевание. Но пусть Глеб ее не щадит.
Он устало дышал, когда они вышли в моечную. И жара в парилке невыносимая, и упражнение с веником давало о себе знать. Но все-таки он не взял передышку. Сам выбрал мочалку погрубей, повернул жену к себе спиной и давай наяривать. Так хорошо, что и секса не надо…
В трапезную они ввалились едва живые. Салаты на столе, но горячих блюд нет. Не до них сейчас, их потом подадут. А вот пиво на видном месте – свежее, холодное. С буженинкой – самое то…
Глеб тоже дернул пивка. Но сейчас его больше интересовало другое удовольствие. Диван в трапезной мягкий, и он совсем не прочь был уложить Киру на обе лопатки. Они муж и жена, и ее не должна была возмутить его рука, нащупавшая вдруг упругость ее груди.
– Может, в большом бассейне искупаемся? – спросила она.