Убийства в Доме Романовых и загадки Дома Романовых
Шрифт:
Семеновцы пропускают заговорщиков, а поручик Марин нейтрализует внутренний караул, поставив его по стойке «смирно».
Уменьшившийся наполовину — разбежались по дороге? — отряд Беннигсена входит во дворец. Через Белый зал вошли в библиотеку, а оттуда — в маленькую прихожую, откуда лестница ведет в покои княгини Гагариной. Аргамаков постучал в двери прихожей и сказал камердинеру, что пришел подать рапорт императору, поскольку уже шесть часов утра. Камердинер возразил, что не шесть утра, а двенадцать ночи, на что Аргамаков ответил, что часы, видно, остановились, и потребовал открыть немедленно. Растерявшийся слуга отпер дверь, и заговорщики вошли толпой. Камер-лакея Кириллова сбивают ударом сабли по голове (позже его возьмет к себе на службу Мария Федоровна и наградит домом и пенсией), второй
Заговорщики врываются в спальню, высокую, просторную комнату. Они находят Павла, забившегося в угол ширмы, загораживающей кровать. Только теперь Павел понимает, что он наделал, заперев дверь в покои Марии Федоровны по наущению Палена.
Беннигсен в шляпе, с обнаженной шпагой в руках говорит императору: «Государь, вы мой пленник, и вашему царствованию наступил конец. Откажитесь от престола и подпишите немедленно акт отречения в пользу великого князя Александра». Игнорируя Беннигсена, бледный Павел обратился к князю Зубову: «Что вы делаете, Платон Александрович?» Зубов по-французски повторил слова Беннигсена. А в это время, приняв одного из заговорщиков за Константина, император восклицает: «И вы, ваше высочество!» Павел отталкивает руку князя Платона с актом отречения, и пьяный Николай Зубов ударяет императора в левый висок массивной золотой табакеркой. Павел падает. Услышав шум, Зубовы и Беннигсен выходят из спальни. Когда через несколько минут Беннигсен возвращается, он находит на полу мертвого императора.
Что случилось за эти минуты? Этого в точности мы никогда не узнаем. Никто — ни князь Яшвиль, ни Скарятин, ни Татаринов, ни Горданов не сознались в убийстве. Вероятнее всего, офицеры толпой бросились на императора и задушили его шарфом, принадлежавшим двадцатилетнему измайловцу, штабс-капитану Скарятину. Слова Палена на талызинском ужине — «Не разбив яиц…» — они запомнили хорошо.
Наконец-то во дворе появляется Пален. Он не спешил, выжидая исхода и оставляя себе лазейку: в случае неудачи заговора арестовать заговорщиков.
Пален и Беннигсен идут к Александру, который сидит в своих покоях уже одетый. «Как вы посмели! Я этого никогда не желал и не приказывал!» Пален грубо хватает его за руку: «Будет ребячиться! Идите царствовать, покажитесь гвардии». Пьяный Платон Зубов будит Константина: «Вставайте, идите к императору Александру, он ждет». Александр и Талызин выходят к Преображенскому полку. Талызин кричит: «Да здравствует император Александр!» Солдаты отвечают недружелюбным молчанием. Семеновский полк встречает своего любимца громким «ура!» Через некоторое время уступают и преображенцы.
В трагедию вторгается фарс. Кроткая Мария Федоровна неожиданно обнаруживает честолюбивые замыслы. Она требует пропустить ее в спальню Павла, и когда поручик на карауле отказывается, ссылаясь на приказ императора, она кричит: «Император? Какой император? Я — ваша императрица. Я хочу царствовать!» К утру она успокаивается и едет к сыну в Зимний дворец. До конца дней Мария Федоровна будет поддерживать культ покойного супруга и мстить заговорщикам, прежде всего Палену.
Утром 12 марта высшие чины и армия присягали новому императору. Когда наступила очередь конногвардейцев Саблукова, они потребовали доказательств, что Павел действительно умер (по официальной версии — от апоплексического удара). Тело Павла в это время еще только приводили в порядок. Но поскольку солдаты категорически заявили, что, если их не допустят осмотреть труп, они откажутся от присяги, Беннигсен уступил, и несколько человек прошли во дворец. Когда они вернулись, Саблуков спросил у правофлангового Григория Иванова: «Что же, братец, видел ты государя Павла Петровича? Действительно он умер?» «Так точно, ваше высокоблагородие, — ответил Иванов, — крепко умер!»
Конногвардейцы присягнули.
Андрей Левандовский
Царь и старец
Прошлое России, как никакой другой европейской страны, полно загадочных событий, таинственных действующих лиц. Очерк, который мы предлагаем вниманию читателя, вполне подтверждает это. Сюжет его поистине детективен: смерть и предполагаемое «воскресение» одного из замечательных правителей России дают богатый материал для серьезного исследования. Условимся
4 сентября 1836 года у сельской кузницы в окрестностях города Красноуфимска, что в Пермской губернии, был задержан пожилой, лет шестидесяти, мужчина, просивший подковать лошадь. Кузнецу, завязавшему с ним беседу, бросилось в глаза, что потрепанная крестьянская одежонка на плечах, проезжего никак не подходит к его холеному лицу и рукам, к барским манерам и сдержанной, изысканной речи; к тому же на все обычные в таких случаях вопросы — куда? зачем? как звать? и прочие — странный путник отвечал неохотно и уклончиво. Мужики, собравшиеся у кузницы, согласились с подозрениями ее хозяина и всей толпой, повлекли незнакомца в земский суд для выяснения личности.
В суде на допросе неизвестный заявил, что «родопроисхождения» своего он не помнит; назвался Федором Кузьминым, сыном Козьминым же; объявил, что вероисповедания он православного, неграмотен, холост. Официальное освидетельствование установило следующие приметы: «рост 2 аршина, 6 с половиной вершков [17] , волосы на голове и бороде светло-русые с проседью, нос и рот посредственные, глаза серые, подбородок кругловатый, от роду имеет не более 65 лет; на спине есть знаки от наказания кнутом или плетьми». Суд в свою очередь приговорил Федора Козьмича «как бродягу, родства не помнящего» к двадцати ударам плетьми и ссылке в Сибирь на поселение.
17
Один аршин равен 71,1 сантиметра, один вершок — 4,4 сантиметра. Следовательно, рост Федора Козьмича был около 1,7 метра.
Наказание соответствовало тогдашним законам. В то же время и на следствии, и на пути в Сибирь, и на месте ссылки — в Томской губернии — разнообразное начальство, которое на Руси, как правило, к сентиментам не склонно, проявляло к своему подопечному некоторую мягкость и снисходительность; очевидно, даже толстокожие чиновники ощущали, что имеют дело не с обычным бродягой… В Томской губернии Федору Козьмичу была предоставлена известная свобода в выборе местожительства, и он менял его неоднократно.
Переезды вызывались прежде всего стремлением к уединению, которое каждый раз оказывалось недоступным, — он пользовался огромной, постоянно растущей популярностью. Очень скоро после своего водворения в Сибирь этот «бродяга, родства не помнящий», стал для окружающих «благодатным старцем», к которому со всех сторон стремились за советом и поучением. Поначалу Федора Козьмича осаждали крестьяне соседних деревень, затем в его скромном жилище все чаще стали появляться томские купцы, мещане и чиновники, приезжали гости и из куда более дальних краев… Образ жизни старца вполне соответствовал его предельно скромной одежде. Обстановка всех его келий была одна и та же — стол, лежанка, два-три стула. На стене висели гравюры религиозного содержания: икона Божьей Матери и Александра Невского, портреты некоторых духовных лиц; на столе лежали Евангелие, Псалтирь, молитвенник. Вставал старец очень рано и значительную часть дня проводил коленопреклоненным в молитвах и размышлениях (при посмертном освидетельствовании тела Федора Козьмича на коленях обнаружили толстые мозоли). Пища его была самая скудная — сухари и вода. При этом он, однако, не отказывался от угощения рыбой и даже мясом…