Убийство Кирова. Новое расследование

Ферр Гровер

Описывая Московский процесс августа 1936 г. как «позорный» и заявляя, что он проходил по «сценарию» (Л 464), Лено предполагает, что ему необязательно приводить какие-либо доказательства того, что свидетельские показания, дававшиеся на нем, фальшивые. Единственным самым главным вопросом на этом процессе было убийство Кирова. Оно широко (подробно) обсуждается обвиняемыми, которые описывают Зиновьевскую организацию. Правда, другие исследователи тоже допускали, что процесс был написан по «сценарию». Но это не делает такие допущения истинными. Ответственность Лено состоит в том, чтобы исследовать все свидетельства в деле убийства Кирова. Он же совершенно пренебрегает этим процессом.

На самом деле, никто никогда не доказал, что

какое-то из свидетельских показаний обвиняемых на каком-либо из трех Московских процессов 1936, 1937 и 1938 гг. было фальшивым. И никто даже не приводил никаких доказательств, что какое-то свидетельское показание фальшиво. Все досудебные материалы, которые мы имеем, — очень малая часть того, что все еще существует и все еще классифицируется как совершенно секретная информация в российских библиотеках — решительно подтверждают предположение, что свидетельские показания «подсудимых» были подлинными, а посему не были «сценарием» и не были сфабрикованы обвинением.

Подобным образом на с. 466 Лено отвергает все свидетельские показания на январском Московском процессе 1937 г. как «несколько гротескных признаний запуганных подсудимых», не рассматривая их вообще, не говоря уже о том, чтобы доказывать или приводить какие-то доказательства того, что, как он заявляет, признания были «гротескными» или свидетели «запуганными».

Вот что сказал Карл Радек, наряду с Пятаковым, одним из двух самых знаменитых обвиняемых на этом процессе, в своем последнем слове на суде:

Когда я очутился в Наркомвнуделе, то руководитель следствия сразу понял, почему я не говорил. Он мне сказал: «Вы же не маленький ребенок. Вот вам 15 показаний против вас, вы не можете выкрутиться и, как разумный человек, не можете ставить себе эту цель; если вы не хотите показывать, то только потому, что хотите выиграть время и присмотреться. Пожалуйста, присматривайтесь». В течение 2 с половиной месяцев я мучил следователя. Если здесь ставился вопрос, мучили ли нас во время следствия, то я должен сказать, что не меня мучили, а я мучил следователей, заставляя их делать ненужную работу. В течение 2 с половиной месяцев я заставлял следователя допросами меня, противопоставлением мне показаний других обвиняемых раскрыть мне всю картину, чтобы я видел, кто признался, кто не признался, кто что раскрыл. Продолжалось это 2 с половиной месяца. И однажды руководитель следствия пришел ко мне и сказал: «Вы уже — последний. Зачем же вы теряете время и медлите, не говорите то, что можете показать?». И я сказал: «Да, я завтра начну давать вам показания». И показания, которые я дал, с первого до последнего не содержат никаких корректив. Я развертывал всю картину так, как я ее знал, и следствие могло корректировать ту или другую мою персональную ошибку в части связи одного человека с другим, но утверждаю, что ничего из того, что я следствию сказал, не было опровергнуто и ничего не было добавлено [41] .

41

Процесс антисоветского троцкистского центра (23–30 января 1937 года). — М.: НКЮ СССР; Юридическое изд-во, 1937. С. 229–230.

В этом отрывке, как и во всех своих показаниях, Радек вовсе не кажется «запуганным». То же самое и с другими подсудимыми.

Лено или кто-то еще могли бы заявить: «Может быть, Радека заставили пытками и угрозами заявить, что его не пытали и ему не угрожали?». Любому, кто собирается выдвинуть предположение о том, что Радека или любого другого подсудимого пытали, им угрожали или заставляли иным образом сделать фальшивое признание, мы должны предъявить такое же требование, какое мы предъявляем к любой гипотезе: «Какие у вас есть доказательства того, что Радека пытали, ему угрожали ит.п., чтобы делать такое заявление?». У Лено нет таких доказательств. Ему, кажется, не приходит в голову, что доказательство необходимо.

Мы вынуждены сделать вывод, что слова Лено о «запуганных подсудимых» на самом деле молчаливое признание поражения. Этими словами Лено, по-видимому, признает, что он не в состоянии отвергнуть ничего, что говорили подсудимые, и таким образом должен либо решительно отвергнуть их свидетельские показания, либо признать, что свидетельства показывают, что они, вероятно, правдивы — а в этом случае его гипотеза терпит провал.

Страницей дальше Лено заявляет:

Ход кровавой кампании, которую развернули теперь Сталин и Ежов, можно кратко резюмировать…

Однако Лено вовсе не делает этого. Он даже не описывает в общих чертах, не говоря уже о том, чтобы исследовать те многие события с апреля по июль 1937 г. Вот некоторые из них: постепенное раскрытие Заговора военных, допросы, признания и процесс над Тухачевским и остальными семью военачальниками; первые признания Ягоды, Енукидзе и многих других; первое признание Бухарина и нескольких других подсудимых на Московском процессе 1938 г.; июньский 1937 г. Пленум Центрального Комитета; просьбы местных партийных руководителей о массовых репрессиях. Очень много написано об этих событиях, и теперь у нас есть множество первоисточников о них, хотя все еще очень большое количество первоисточников скрывается Российскими властями. Однако Лено не ссылается ни на одно из этих сведений.

Не сделав, по крайней мере, хотя бы обзора этих исследований, Лено не в состоянии «резюмировать», «кратко» или иным образом, что произошло. Более того, он не имеет понятия о том, что собственно происходило, и о соответствующих ролях Ежова, Сталина и других важных политических актеров. Судя по комментариям ко многим документам, ныне опубликованным, возникает впечатление, что Сталин скорее реагировал на события, о которых докладывали ему, нежели контролировал их. Вполне возможны и другие выводы, но нужно было бы изучить свидетельства.

На с. 471 Лено пишет:

В ходе Террора Сталин руководил извращением фактов об убийстве Кирова.

Самые упорные искажения возникли в ходе фабрикации дел Ежовым против Ягоды…

Лено не приводит никаких доказательств в подтверждение своего заявления, что свидетельства были искажены. Действительно существует огромное количество свидетельств против Ягоды. Они включают восемь его досудебных признаний, его показания на суде и его апелляция в Верховный Суд, опубликованные в 1992 г. Короче говоря, у нас есть много свидетельств против Ягоды. Более того, на его процессе в марте 1938 г. Ягода признал некоторые серьезные обвинения, но решительно и упорно отказался признать другие. Этот факт мог бы быть весомым доказательством того, что его признания были сделаны не под принуждением. Чтобы установить что-то иное, потребовались бы еще более весомые доказательства противоположного, но Лено не приводит ни одного из таковых.

Лено ссылается на «воображаемый заговор» Процесса 1938 г. (Л 479), даже не рассматривая процесс или показания на нем. Несколько страниц далее он снова допускает совершенно без доказательств или аргументов, «что версия показательного процесса 1938 г. по делу об убийстве Кирова была фальшивой» (Л 482). Лено никогда не утруждает себя попытками доказать это. Не ссылается он и на другие исследования, которые доказали это — вряд ли это удивительно, ведь таковых не существует.

На с. 513 Лено утверждает: «Это не Троцкий сотрудничал с иностранными империалистическими державами, как предполагается в официальном обвинение убийц Кирова…». Кажется, Лено никогда не изучал этот вопрос. Существует огромное количество свидетельств, которые подтверждают как раз такую гипотезу. Чтобы утверждать обратное, потребовались бы также доказательства и аргументы. Лено не утруждает себя доказательствами.