Убийство по подсказке (сборник)
Шрифт:
– Я несколько мгновений смотрел на Владимира, снова стоя спиной к зрительному залу. По мнению Мильхау, публика должна видеть лишь лицо Ванды. Все для нее, как обычно. Затем я вытащил из кармана револьвер, прошел по сцене, бросив следующую фразу: «Люди, за мной, мы настигнем его!» После чего я вышел в левую дверь.
– Теперь постарайтесь быть повнимательней и хорошенько подумайте. Был ли Владимир еще жив или уже мертв в тот первый раз, когда вы посмотрели на него?
– Не знаю.
– Ну а во второй?
– Не знаю.
– Бросьте, мистер Мартин! Должны же
– Ничего подобного я тогда не заметил.
– Ну а если бы в этот момент было что-либо подобное, то, вероятно, заметили бы?
Этот вопрос, казалось, сбил Леонарда с толку. Какая-то зловещая тень промелькнула в его глазах. Фойл, воспользовавшись его замешательством, продолжил:
– Даже если вы не заметили никаких признаков, подтверждающих, что Владимир был в этот момент жив или мертв, то все же у вас должно сложиться собственное мнение, общее впечатление, основанное на каких-то мелочах, пустяках, которые вы все же заметили. Все же вы находились довольно близко от него, ближе, чем даже сейчас я от вас, и могли даже дотронуться до него рукой. Вы, вероятно, не отдавали себе отчета в том, что он уже был мертв или умирал, когда вы предполагали, что он играет роль умирающего. Теперь вам известно, что он умирал на самом деле в какую-то минуту в первом акте пьесы. Не могли бы вы бросить взгляд назад в свете этих, ныне известных фактов и сказать, когда же это печальное событие произошло? Вы ведь нисколько не менее наблюдательный человек, чем мистер Тейт, это бесспорно!
Леонард посмотрел на инспектора с удивлением.
– Вы хотите тем самым сказать, что Род сообщил вам, что знает, когда…
– Он сделал все, чтобы честно сообщить нам о своих впечатлениях. Теперь я надеюсь, что вы последуете его примеру. И поступите так же честно.
– Но это чудовищно! Нас было трое, и все мы близко подходили к Владимиру, лежавшему на кровати. Сегодня, на сцене, – все мы старые друзья!
Инспектор терпеливо ждал ответа на свой вопрос.
– Хорошо. – Леонард, казалось, просто швырял в него свои слова. – Я выскажу свое мнение. В то время, конечно, я предполагал, что Владимир был в полном порядке. Жив-здоров. Теперь, когда я мысленно возвращаюсь ко всему в свете того, что произошло… то… я думаю…
– Ну?
– Я знаю, что он был жив, когда я открыл двери в альков. Не могу сказать с полной уверенностью почему. Просто – знаю. Но вот во второй раз, ну… он был либо уже мертв, либо на волосок от смерти.
– Почему?
– Я не могу этого объяснить. Просто интуиция, какое-то предчувствие.
– Сколько человек подходило к кровати Владимира в интервале между двумя вашими появлениями в спальне? – спросил Фойл.
– Два.
– И кто эти двое?
– Ванда Морли и Родней Тейт.
Когда Леонард ушел, Фойл устало посмотрел на Базиля.
– Ну вот, мы снова на
– Они могут действовать подобным образом из чистого упрямства, – предположил Базиль. – Но вряд ли бессознательно. Какой же актер может невольно запамятовать сценическую топографию и последовательность событий в пьесе, только что сыгранной да к тому же не однажды отрепетированной?
Фойл зевнул и встал.
– Думаю, на сегодня все. Или, может, у вас в рукаве найдется пара козырных карт?
– Во всяком случае не тузы, а так – двойка или тройка. Перед тем как пожелать вам спокойной ночи, я хотел бы повидать того актера, который играл Сириекса, а также того, который перебросился парой фраз с Владимиром, когда тот проходил по сцене к своему алькову до поднятия занавеса.
Сеймур Хатчинс, игравший роль сотрудника французского посольства, выглядел так, как и должны выглядеть князья и послы, но на деле это у них получается крайне редко. Темные, горящие, интеллигентные глаза смотрели из глубоких глазниц из-под сухой челки волос. Нельзя было представить себе Ванду или Леонарда занимающимися какой-то иной профессией, кроме сцены, но у Базиля сложилось впечатление, что этот Хатчинс – очень одаренный человек и смог бы добиться успеха почти в любой области. На сцену он, вероятно, был занесен ураганом обстоятельств либо просто ранним, юношеским увлечением.
– Вы выходите на сцену вместе с Гречем и остаетесь там в течение всего первого акта, – начал Базиль. – Не могли бы вы припомнить, не заметили вы что-то неладное с Владимиром в какое-то время, скажем, в какой-то определенный отрезок времени?
Хатчинс внимательно поразмыслил над вопросом, прежде чем дать на него ответ.
– В конце первого акта мне показалось, что Владимир, играя умирающего человека, несколько переборщил. В этот момент я подумал, что «умирание» неестественно, так как он явно переигрывал. Теперь я уверен, что оно казалось мне неестественным потому, что как раз и было вполне естественным, а это всегда нарушает тональность в мире условного искусства.
– Интересно, – задумчиво произнес Базиль, – интересно потому, что у меня лично сложилось такое же впечатление, а когда два свидетеля приходят к одному и тому лее заключению, независимо друг от друга, то тогда они близки к истине. Не могли бы вы сказать, в какой именно момент началось его «переигрывание»?
– Вряд ли. А вы?
Базиль печально покачал головой и вытащил какой-то сверток из кармана пальто – это была отпечатанная на машинке рукопись пьесы, переплетенная в обложку из плохого голубоватого картона.