Убийство по Шекспиру (Коварство без любви)
Шрифт:
– Когда-то это был родной дом, куда стремились и в свободное от работы время, дом, без которого трудно было представить свое существование, – печально начала Марина Дмитриевна. – Актеры мечтали о грандиозных ролях. Мечты пошли прахом, ведь с такой малочисленной труппой не поставить ни один серьезный спектакль великого драматурга. Какие там Арбенины, Гамлеты, леди Макбет и Клеопатры! Народу не хватит. Было когда-то время и самостоятельных работ, которые потом брали в репертуар, и творческих открытий, и гастролей, и дружных банкетов в честь премьеры. Банкеты существуют и поныне, но технический персонал к ним не допускается, как более низкая каста. Таким образом, Эра разбила коллектив на два стана: технический и актерский. Далее два стана разделились на более мелкие группировки.
– Жутко звучит, – вставил Степа.
– Название себя оправдывает. С назначением Эры атмосфера в театре накалялась с каждым годом. Но она рапортовала в администрацию и область о высоких показателях, важных мероприятиях, интересующих только бюрократов, привыкших иметь дело с отчетами на бумаге. Как будто мы производим трубы или выращиваем овощи! Показатели были высокие, а спектакли так себе, актеры потеряли кураж, пользовались штампами, выглядели замученными и затравленными. О творчестве давно нет речи, хотя многие уверяют, что Эра – переломная эпоха в жизни театра, вывела его из кризиса, внесла новую, живительную струю. Так родилась кличка – Эпоха. Ей шестьдесят восемь лет...
– Да что вы! Я бы дал ей все семьдесят, – откровенно подлизался Степа.
– А ходят слухи, – хитро прищурилась актриса, – что парочку годков она себе убавила. Зато ее энергии может позавидовать любой. Складывается впечатление, что Эре вживили вечный двигатель. Когда она приходит на работу, об этом узнают в самых отдаленных уголках – ее грозный голос слышен повсюду. Она не просто громко говорит, она орет. Орет на всех, кто попадается на пути. Причину покричать находит без труда, по ее мнению, работники театра бездельники и дармоеды. Она долго не могла разобраться в механизме театра, ее поначалу поражало многое. Актеры заняты далеко не всегда в репетициях, а остальное время почему им засчитывается? Кто играет в главных ролях, а кто играет в эпизодах, так почему и тем и этим заведующий труппой пишет восьмичасовой рабочий день? Так же обстояло дело и с техникой. Эре объясняли, что у работников театра ставки, что так распорядилось государство, что сегодня актер играет маленькую роль, а завтра Гамлета, на подготовку к Гамлету невозможно подсчитать затраченное время, ибо актер работает и во сне. А чем можно измерить слезы, нервы? А маленькая зарплата? А паршивые жилищные условия, а... Эру не убеждали доводы. И завела она журнал посещаемости: пришел – распишись, ушел – распишись, во сколько ушел. Потом потрясала перед труппой журналом: «Вы все недорабатываете, я установлю почасовую оплату!»
– И угрозы удалось осуществить? – подогревал ее Степа.
– Не удалось, – торжествующе произнесла Марина Дмитриевна. – Театр – это бюджетная сфера, зарплаты узаконены правительством, Эра не вправе платить меньше нормы. Тогда она с воодушевлением взялась за контракты и насильно заставляла их подписывать. Условия были зверские: актер не имеет права подрабатывать, самостоятельно выступать по телевидению, давать интервью, плохо отзываться о директоре, вступать в политические партии. Короче, контракт состоял из одних пунктов «не имеет права». Чтобы не слыть тираном, допустила маленькую сноску: на любой вид деятельности следует спрашивать разрешение у директора. Разумеется, на почве насилия возникли конфликты, ведь постоянные работники, подписав контракт, становились временными, да к тому же директор заключала контракты только на год. Эра попыталась избавиться от бузотеров.
– Как?
– Да сократить. Но сокращение дело хлопотное, враз его не осуществишь, нужно время, чтобы вывести актеров из репертуара. Под сокращение подвела базу – слишком большая труппа, аж сорок человек! Город, мол, не может содержать столько актеров, хватит и половины. Постепенно она снимала спектакли, даже приносившие доход, в новых пьесах бузотеров не занимали. А еще недавно ими восхищался город, жители покупали билеты на того или иного актера, чтобы посмотреть его в новой роли.
– Я слышал, что и сокращения потерпели фиаско.
– И актеры, – махнула рукой Марина Дмитриевна. – Актер должен учить роль! А мы тщательно учили трудовое законодательство. Потом, после скандалов и грязи, либо уходили по собственному желанию, плюнув на творчество, собственный дар и маленькую зарплату, либо оставались бесправными и униженными в храме, который превратился в своеобразную тюрьму.
– Возникает сам собой вопрос: а где режиссеры – наипервейшие люди в театре? Кажется, даже школьнику известно, что спектакли ставит режиссер, он и решает, кому играть или не играть.
– Приятно иметь дело с образованным милиционером, – бросила комплимент Степе Марина Дмитриевна. – В том-то и дело, когда Эра обосновалась в директорском кресле, она вдруг поняла, что является не совсем полноправной хозяйкой. Есть единицы в штатном расписании, которых актеры беспрекословно слушаются, иногда и боготворят, а она всего-то заведует печатью и финансами. Всего-то?! А с какой стати? Эра решила изменить установившийся порядок и, прежде чем начинать коренные изменения, упразднила режиссеров. Она создала им такие условия, при которых те попросту дунули прочь. Да и кому понравится ссориться из-за каждой тряпки, рейки, стула? Когда режиссер требовал выполнить в точности декорации и костюмы, она отвечала: нет денег. Ко всему прочему, беспардонно лезла в концепцию спектакля, указывала, как надо играть, как ставить, как кланяться перед зрителем, петь и танцевать. Театр оголился, а новых режиссеров на свободные вакансии она не брала, воспользовавшись правом работодателя. Приглашала на постановку со стороны, сосредоточив власть в своих руках. Разумеется, в труппе нашлись те, кто поддерживал в начинаниях директора, рассчитывая на выгоду – роли, повышение оклада, мало-мальские льготы. Эра ввела массу новых правил: хочешь посмотреть спектакль – купи билет (актеры не исключение); занят – не занят в репетиции – приди и распишись (многие живут далеко, и тратить деньги на бессмысленную поездку накладно); если не занят, то дальше вахты заходить в театр нельзя и тому подобное. В общем, сплошной идиотизм.
– И откуда такие берутся? – произнес Степа.
– Да все оттуда, – фыркнула она. – Где штампуют чиновников? В местном управленческом аппарате. Когда она работала в Белом доме, подчиненные так же ее ненавидели, как и в театре. Неудивительно, ненависть рождает ответное чувство. Возможно, она бывает доброй и щедрой, воспитанной, а не хамкой, но этого никто не видит. Место и делает из нее монстра, который только в страшном сне привидится, однако Эра не единичное явление в провинции.
– А теперь скажите, только честно, вы кого подозреваете?
Она думала долго, затем развела руками:
– Всех и никого.
Степа попрощался, вышел на улицу и остановился, всматриваясь в хмурое небо. Заметно похолодало. Не бесполезные беседы провел, выстроил модель театра, это очень важно. Теперь можно покопаться в частностях. На сегодня опросов довольно, осталось осуществить два плана: знакомство с родителями Янки и операцию «бомжик».
Первый план вызвал нервную дрожь. Ужин, мама, папа и все такое – жутко сложное дело. Как они воспримут мента за своим столом? Мама врач эндокринолог, папа стоматолог, к обоим очереди на прием, живут не бедно. А Степа дочь у них увел, поселил в общежитии, никак не доходят руки до женитьбы, в глаза родителей не видел. Честно признаться, желания видеть их не имеет.
– В секонд хенд, – бросил Толику, залезая в машину.
Толик привез его в магазин, где Степа долго рылся в самых паршивых шмотках. От скуки Толик помогал ему перебирать тряпье.
– Зачем тебе? – спросил он, когда надоело вдыхать специфический запах.
– Для маскарада. Костюм бомжа смастерить надо. Только здесь все чистое, хоть и вонючее, а мне нужно...
– Так бы сразу и сказал, елки-палки! – воскликнул Толик. – Ну-ка едем ко мне, у меня на чердаке такое барахло...
Степа и Толик вернулись в машину.