Убийство в частной клинике
Шрифт:
Его собеседники промолчали.
— Если хотите знать, — продолжил старший инспектор, — я намереваюсь проговорить несколько часов.
Найджел и Анджела расцвели.
— Какой же вы, право, душечка, — умилилась девушка. — Давайте пойдем с этим графином в соседнюю комнату. Больше не решаюсь тянуть из него здесь. Наступает время, когда дамам пора покидать гостиную.
Она поднялась, и Аллейн открыл перед ней дверь. Анджела прошла в небольшую комнату, торопливо подложила в камин четыре полена, поставила низкий столик между двумя креслами, а сама села на коврик у очага.
— Сюда! — решительно позвала она.
Мужчины вошли, Аллейн с благоговением поставил графин на стол, и они заняли свои места.
— Скорее. Жду не дождусь развлечения! — Анджела переводила взгляд с Аллейна на Найджела.
У них на лицах появилось довольное выражение, какое бывает у хорошо накормленных мужчин. В камине потрескивали дрова и жарко пылал огонь, освещая темную голову инспектора и его красивые руки. Он откинулся на спинку, устроился поудобнее, повернулся к Анджеле и улыбнулся.
— Можете начинать, — разрешила она.
— Но с какого места?
— С самого начала. С операционной.
— Про операционную могу сказать одно: идеальное место для преступления. Как только тело жертвы убрали, все по науке отмыто — гигиенически, до основания вычищено. Ни малейшего шанса найти отпечатки пальцев, и на полу тоже ничего значимого. И, разумеется, останься она в таком же виде, мы не нашли бы ничего, что указывало бы на Робертса.
— Начинайте с того момента, когда вы впервые заподозрили анестезиолога, — предложил Найджел.
— Может, лучше с того момента, когда ты заподозрил этого маленького смешного человечка?
— Черт возьми, а ведь было дело — подозревал!
— Неужели? — воскликнула Анджела.
— У меня не было в связи с ним никакой определенной версии, — признался старший инспектор. — Вот почему я заговорил о везении. Меня он беспокоил. Возникли сомнения на уровне предчувствия, а я этого не люблю. Он меня встревожил с самого первого раза, когда я познакомился с ним в его доме. В подсознании засели фантастические мысли. Робертс показался мне фанатиком. Эти долгие, возбужденные разглагольствования об отягощенной наследственности — уж слишком с большим жаром он об этом рассуждал. Расследование явно его нервировало, но он не мог держаться в стороне. Очень ненавязчиво предложил нам версию самоубийства и подкрепил лекцией по евгенике. Он был, конечно, искренен, слишком искренен. Атмосфера вокруг него казалась какой-то неспокойной — он был человеком с ide fixe [19] . Затем выложил мне длиннейшую историю, как по его вине от передозировки умер больной и поэтому он теперь отказывается делать уколы. Это меня насторожило, поскольку являлось искусным подтверждением его невиновности. «Он не мог совершить убийство, поскольку никогда не делает инъекций». Затем я увидел стетоскоп с рядами насечек на ручке, и ему тоже нашлось логичное объяснение. Робертс объяснил, что таким образом ведет счет успешным случаям анестезии пациентов с заболеваниями сердца. А мне вспомнились индейские томагавки, Эдвард Эллис [20] и моя рогатка, на которой я делал зарубки, убивая очередную птицу. Мне не давала покоя странная мысль, что этот стетоскоп — именно такого рода счетная палочка. Когда мы выяснили, что Робертс — один из участников митингов в Ленинском зале, я подумал, уж не агент ли он левых. Но когда узнал о том, что он подбивал левых проталкивать в парламенте закон о стерилизации, много понял. При следующей нашей встрече я решил застать Робертса врасплох, задав вопрос о левых, но он положил меня на обе лопатки тем, что стал добровольно рассказывать о них. Это могло быть тонким ходом, но я так не считал. Робертс подарил мне свою книгу, и в этом тоже проявилась его фанатичность. Почему научные занятия в связанных с сексом областях часто вызывают болезненные навязчивые идеи? Разумеется, не всегда, но часто. Книга Робертса — основательный, хорошо изложенный призыв к тому, как разумно продолжать здоровый род. В ней нет ничего истеричного, однако я ощутил привкус истерии в личности автора. В одной из глав он утверждал, будто цивилизованный мир мог бы избавиться от расходов и хлопот по содержанию слабоумных и умалишенных, избавившись от них. Робертс считал, что в течение определенного периода вместо стерилизации следует применять искоренение. Прочитав это, я вернулся к мысли, которая тревожила меня с того момента, как я с ним познакомился. О’Каллаган принадлежал к тем, кого Робертс считал людьми с плохой наследственностью. Предположим, подумал я и покраснел от собственного легковерия, что у него возникла блестящая идея заняться благим делом, уничтожая таких людей, если представлялась возможность. Предположим, он совершал нечто подобное прежде, и всякий раз, когда попытка удавалась, делал насечки на своем стетоскопе.
19
Навязчивая идея (фр.).
20
Сильвестр Эллис Эдвард (1840–1916) — автор приключенческих романов об американских индейцах.
— Вот чертовщина! — воскликнул Найджел.
— Можно сказать и так.
— Выпейте портвейну.
— Спасибо. Это было настолько невероятно, что у меня не хватило духу даже поделиться подозрениями с Фоксом. И я продолжил заниматься остальными: мистером Сейджем с его лекарствами, Филиппсом и его девушкой, Бэнкс и большевиками. Лекарство, которым Сейдж попотчевал министра при помощи мисс О’Каллаган — «Живительные вольты», — содержало микроскопическую дозу гиосцина. Второе лекарство, каким мисс Рут накормила брата в больнице, было неизвестно, пока я не забрал у нее остатки. Мысль, что по его вине в организм министра попала даже самая незначительная доза гиосцина, повергла Гарольда в ужас. Тем более что он являлся участником сборищ в Ленинском зале. Он всеми силами пытался меня убедить, будто второе лекарство приготовил по рецепту врача, и чуть не нажил себе неприятностей. Но мы выяснили, что и это лекарство содержало минимальную дозу гиосцина, и исключили мистера Сейджа из списка подозреваемых. Гиосцин могла набрать в шприц вместо камфары Бэнкс, когда готовила инъекцию, но я обнаружил, что в бутыли с наркотиком не хватает количества всего на одну порцию. Она, как стало известно, была израсходована при последующей операции. Конечно, Бэнкс могла пронести раствор или пополнить бутыль позднее, но я счел это маловероятным. Оставался Филиппс, и он меня беспокоил. На него бросали тень его угрозы, возможности, мотив. Робертс бледнел перед ним. Я постоянно ловил себя на мысли, что противопоставляю этих двух людей. Ведь на первый взгляд у Робертса не было возможности сделать укол, а у бедолаги хирурга — сколько угодно. Я устроил реконструкцию отчасти для того, чтобы выяснить, не было ли и у анестезиолога шанса сделать инъекцию. Я заехал к нему домой. И, несмотря на то что специально просил Филиппса, чтобы Робертс был на реконструкции со всем своим оборудованием, анестезиолог сначала собрался в клинику налегке. И лишь после моего напоминания взял аппарат. Я заметил, что он не в восторге от того, что я дотрагиваюсь до его аппарата, а сам постоянно проверяет состояние болтов. Вполне оправданное действие, но оно заставило меня обратить внимание на болты. Учтите, меня нисколько не влекла моя фантастическая версия: наоборот, я ее стыдился и по-прежнему считал, что главный подозреваемый — Филиппс. Мы приглядывались к обоим. А затем мне выпала удача — удивительная, невероятная удача. У старушки Мэриголд случился срыв, и она чуть не повалила графиноподобную конструкцию с резервуарами для газов. Томс в каком-то смысле помог анестезиологу тем, что с такой страстью изображал из себя важную персону. Он трусоват, и не на шутку перепугался. Поднял суматоху. Если бы не моя версия, я бы не приглядывался так внимательно к Робертсу. Он превосходно сыграл свою роль, но в итоге дал слабину — слишком уж оберегал от всех болты на своей конструкции. Думаю, что поднятая Томсом суматоха была излишней — непохоже, чтобы цилиндр мог действительно разбиться. Но представьте, каким потрясением стала для Робертса эта ситуация. Если бы шприц выпал! Вещь практически невероятная, но под влиянием момента его воображение сыграло злую шутку, возобладав над разумом. А я чувствовал, что и со мной творится то же самое. Да, мои дорогие, говорю вам: голова у меня шла кругом.
— Но в какой момент доктор Робертс умудрился вколоть министру гиосцин? — спросила Анджела.
— Вскоре после того, как пациента положили на стол. Экран на груди больного скрывал руки анестезиолога от остальных.
— Ясно.
— После реконструкции Робертс не отходил от нас: болтался в операционной, стараясь отвлечь меня от своего «графина». Спасибо Фоксу, он удалил его, объявив, будто ему позвонили. Понял, что я хочу избавиться от Робертса. Как только мы остались одни, я распластался возле «графина» и выудил из тайника шприц. Эврика! Наступает развязка! У Фокса чуть не случился припадок словоизвержения.
— И вы на месте арестовали доктора Робертса? — воскликнула Анджела.
— Нет, не арестовал. Во-первых, у меня не была ордера. А во-вторых… — Аллейн уткнулся носом в сцепленные руки.
— Ну-ну, рассказывайте дальше! — поторопила Анджела.
— Было бы некрасиво брать его в клинике. Я отправился за ордером, а Фокса и Бойза послал с ним домой. Они должны были присмотреть, чтобы Робертс не нанес себе coup de grace [21] . Но он таких попыток не делал. Когда я его арестовывал, его посетило неприятное просветление, и оно его настолько сильно и внезапно потрясло, что он оказал нам сопротивление. Сражался с таким упорством, что можно было подумать: здоровый человек сошел с ума. Хотя я думаю, все было наоборот: безумец превратился в человека в здравом уме. Это длилось всего несколько минут. Сейчас ему все безразлично. Робертс чистосердечно признался во всем. Ему предстоит предстать перед судом, но присяжные скорее всего признают, что с места стронулся не только болт в его наркозном аппарате: тронулся сам Робертс и благодаря своей дурной наследственности ощутил евгеническую потребность устранять неполноценных людей. Именно такую безумную логику и следовало ожидать в данной ситуации.
21
Последний смертельный удар (фр.).
— Но если бы не срыв старшей медсестры, вы бы его так и не раскололи? — спросил Найджел.
— Думаю, в конце концов раскололи бы. Мы запросили сведения о нем в Канаде. Они уже в пути. Не сомневаюсь, что, изучив их, мы узнаем о нескольких случаях смертей, после того как доктор Робертс давал пациентам наркоз. И окажется, что все погибшие больные страдали дурной наследственностью. Готов поспорить, количество насечек на стетоскопе окажется на одну больше числа этих смертей.
— На одну больше? — удивился Найджел.
— Не сомневаюсь, что в четверг Робертс добавил новую, одиннадцатую. Эта последняя явно свежее других, хотя он и втер в нее немного грязи. Можно подумать, что он сделал великую глупость, оставив шприц в наркозном аппарате, после того как совершил преступление. Ничего подобного. Это было самое безопасное место. Извлеченный оттуда шприц выглядел бы очень подозрительно с болтом вместо толкателя поршня. Этот удивительный коротышка, наверное, наполнял его гиосцином каждый раз, когда его звали давать пациенту наркоз, на случай если больной окажется, как говорят, особью на выбраковку. Потрясающая логика ненормального.
— Надеюсь, его признают ненормальным! — охнула Анджела.
— Это будет означать психиатрическую больницу для преступников. Жаль, нельзя передать ему один из его шприцев для инъекций.
Все несколько мгновений молчали.
— Выпьете еще портвейну? — спросил Найджел.
— Спасибо, — кивнул старший инспектор, но вина себе не налил, а остался сидеть, рассеянно глядя в огонь. — Видите ли, — наконец произнес он, — с точки зрения Робертса, он выполнил свою задачу успешно. Он твердит, насколько был умен, и его единственная тревога, что его могут не оценить. Пишет монографию, за которую ваши боги с Флит-стрит, Батгейт, предложат баснословную цену. В общем, квалифицированная защита ему гарантирована.