Убийство в стиле
Шрифт:
Меха были извлечены из подвалов, ожерелья из сейфов, а смокинги из нафталина, и надеты столь же вызывающе, как не так уж давно — противогазы и камуфляжная форма. Правда, кое-какие меха выглядели заметно облезлыми, порядочное число жемчужин родилось, так сказать, вне брака, а многие вечерние платья и смокинги состарились вместе со своими владельцами, и все-таки зрелище было великолепное. Для толпы зевак, разевавших рты на «роллс-ройсы» и «бентли», элегантно скользящие по Хеймаркету, зрелище по-своему было таким же ослепительным, как и то, ради которого сюда и съезжалась эта разодетая публика.
Даже Трабшо, скромно продираясь через hoi palloi [4] ,
Да, он был одним из лучших людей Ярда и в свое время в расцвете сил имел дело с самыми именитыми и влиятельными фигурами страны. Тем не менее родился он сыном резчика в Тутинге и медленно выцарапывал себе повышения. Факт — к его чести, и куда большей, чем если бы он получил доступ в высшие эшелоны полиции благодаря каким-либо августейшим семейным связям. Однако это подразумевало, что ему так до конца и не удалось сбросить кожу своего скромного происхождения. Короче говоря, он знал все необходимые нити, но так никогда и не избавился от страха запутаться в них. Он неизменно испытывал этот страх и неизменно ненавидел себя за него, за нюанс почтительности при встречах с великими и безупречными, даже когда, как порой случалось, он бывал вынужден предупредить их, что все ими сказанное может быть использовано в обвинении против них. И вот он тут якшается с герцогинями, министрами и дипломатами, с актрисами и драматургами.
4
народные массы (греч.).
На ступенях театра он даже увидел знакомого. Бывшего кабинетного министра, и уже собрался сдернуть перед ним шляпу, но вовремя вспомнил, что знакомство их возникло по тому поводу, что в десятых годах века он сумел вырвать из лап агентов некой центральноевропейской державы единственный экземпляр прототипа Х-27, использование которого, попади он в распоряжение указанной державы, без сомнения продлило бы Великую Войну на несколько месяцев, если не лет. А затем сообразил, что, если посмотреть этим фактам прямо в глаза, то министр в долгу у него, а не наоборот, и просто ответил на осторожный кивок таким же кивком и присоединился к Эвадне Маунт.
— А, вот и вы! — говорила она, помахивая тому, сему, этому в публике без особого разбора, и Трабшо заметил, что некоторые из помахиваемых уставлялись на нее с недоумевающим выражением «разве я знаком с этой женщиной?» на лице.
— Вот ваш билет. Почему бы вам не занять свое место?
— Да, но… — отозвался Трабшо в тревоге, — куда вы идете?
— Не беспокойтесь, через секундочку я буду с вами. Просто хочу сказать Коре, чтоб она сломала ногу.
— Вы хотите, чтобы…
— Театральное арго, мой милый, — ответила романистка. — Я хочу пожелать ей удачи на вечер. Так что будьте паинькой и займите свое место.
Не дав ему выразить дальнейшие протесты, отчаянно вцепившись в свою треуголку, она кинулась в направлении, противоположном болтливой, ржущей толпе. А подавивший вздох Трабшо был увлечен вперед напирающей массой привилегированной публики и очутился в зрительном зале.
Он прошел по проходу, разминая в пальцах свою тартановую кепку для гольфа. И только когда добрался до самого последнего, а точнее, до самого первого ряда партера и сверился с билетом, он наконец узнал, что ему и Эвадне Маунт отвели места сразу под сценой, места, на которых они будут видны остальным зрителям практически не меньше, чем сами актеры. Хотя он никогда не был заядлым театралом, однако кое-какие спектакли в своей жизни видел, но чтобы вот так, из самого переднего ряда? Это было впервые.
Он снял пальто и, сев, аккуратно сложил его на коленях, затем раскрыл великолепную, с серебряным тиснением программку, которую при входе в театр вручил ему капельдинер. Под первым номером, сразу увидел он, значилось «Раз, два, убийство, три» с Корой Резерфорд в звездной роли Алексы Бэддели, и с подзаголовком «Смертоносный кальмар» Эвадны Маунт. Пробежав глазами фамилии остальных исполнителей (ни одна ему ничего не сказала), он обвел зал последним долгим взглядом в ожидании, когда сама Эвадна займет свое место. Оставались секунды до поднятия занавеса, и тут она появилась, к общему развлечению рыся по проходу, когда все уже сели. Как заметил Трабшо, она опять посылала поцелуи направо-налево всяким знакомым, многие из которых, по всей вероятности, настоящими знакомыми не были, поскольку она ни разу ни с кем не обменялась и словечком. Точнее, она с таким драматическим эффектом появилась в затихшем, почти уже смолкшем зале, что будто бы нарочно старалась завладеть общим вниманием.
Наконец она плюхнулась рядом с Трабшо.
— Я уж думал, вы меня покинули, — сказал он.
— Всяческие извинения. Боюсь, меня задержали дольше, чем я полагала. Я только что услышала сквернейшую новость. То есть сквернейшую для Коры.
— Глубоко сожалею, — пробормотал Трабшо почти про себя. — И всего за минуты до выхода на сцену. Полагаю, для актрис и актеров это самый страшный кошмар.
— Так и есть. Но сама она еще не знает, а я не стала ей говорить. Можно отложить до конца представления.
— Надеюсь, не смерть в семье?
— Нет. Аластер Фарджион.
— Аластер Фарджион?
— Великий кинорежиссер. Видимо…
Прежде чем она успела пояснить, люстры померкли, так что новость была отложена и для Трабшо.
Когда секунды через две занавес поднялся, старший инспектор практически ничего перед собой не увидел, так как сцена была погружена почти в такой же мрак, как и зал. Что-то вроде намека, но всего лишь намека, на книжные полки до потолка, на огромный нетопящийся камин, два глубоких кожаных кресла и на самом краю слева — закрытая дверь, узкое лезвие света из-под которой и обеспечивало возможность хоть что-то видеть. Затем Трабшо пришел к предположительному выводу, что дверь скрывает вечеринку или что-нибудь похожее. Из комнаты, якобы примыкавшей к погруженной в сумрак все еще пустующей сцене, доносилось много веселых, пищеварительно-повышенных голосов, слышалась синкопированная негритянская музыка и то и дело — взрывчатый взлет пробки из бутылки с шампанским.
— Декораций почти не видно, а? — шепнул он Эвадне Маунт. — Не следует ли вам подправить это?
— Ш-ш-ш-ш! — ответила она шепотом втрое более громким, чем его, не отрывая глаз от сцены.
Затем наконец что-то произошло. Закрытая дверь чуточку приоткрылась, заставив музыку уже децибельно высокого уровня зазвучать еще громче с такой внезапностью, будто играл граммофон. И в тот же момент молодой человек в смокинге прокрался на цыпочках в комнату, а за ним даже еще более молодая женщина в белом атласном платье. Бесшумно закрыв за собой дверь, повернувшись лицом к женщине, он поднес указательный палец к своим усам а-ля Рональд Колман.
Несколько секунд они простояли рядом на неосвещенной сцене: ни он, ни она не произнесли ни слова, и он, и она напряженно вслушивались в приглушенный шум, доносящийся из соседней комнаты. Затем, когда стало ясно, что их исчезновение осталось пока незамеченным, молодой человек включил свет.
Разом, едва черты их лиц стали видимыми, по залу пронесся громовый залп аплодисментов в диапазоне от энергично благопристойных (в партере) до прямо-таки оглушительного граянья с галерки. Хотя старший инспектор не узнал ни одно, ни другое лицо, не говоря уж о том, чтобы подобрать к ним имена, по этим лицам он заключил, что эти звезды — какими он их счел — буквально изнемогали от желания пренебречь ролью, повернуться лицом к равной им публике и с благодарностью принять эту дань преклонения.