Ублюдок, притворись моим парнем... Книга 2
Шрифт:
— Я знаю о том, что ты любишь меня уже несколько лет, — я не смогла сдержать игривой улыбки. — И я знаю о том, что ты все эти годы защищал меня и присматривал за мной. Но, кстати, мог бы быть ко мне мягче, раз любишь столько лет.
— Что за бред ты несешь, Куница? — Флавье приподнял бровь и сложил губы в одну тонкую линию.
— Жан мне сказал, что ты раньше дружил с Джеромом и еще тогда меня заметил и влюбился, — я уже более тихо произнесла эти слова, ведь из-за реакции Леон-Гонтрана уже не была в них так уверенна.
— Я раньше дружил с Джеромом и помню тебя
— О… — я и не сразу нашла, что сказать. В принципе, это было больше похоже на правду, нежели любовь Флавье. Но, все равно, я чувствовала, что все не так просто, но в этот момент не поняла, что слова Жана и Флавье нужно было сложить воедино и среди них найти то, что могло описать чувства Флавье. — А почему ты избил Камиля? Я имею ввиду второй раз? Ты же уже это делал осознанно.
— Жан тебе и об этом рассказал? — Флавье нахмурился. — Я не знаю. Просто увидел как он тебя ударил и разозлился.
— А ты избил бы Камиля до коммы, если бы на моем месте была бы другая девушка?
Флавье прищурил взгляд и несколько секунд неотрывно смотрел на меня, но потом ловко перевел разговор на другую тему.
Шли дни и я все еще находилась в квартире Леон-Гонтрана. Он привез мне мою одежду, но я по-прежнему предпочитала носить его футболки, которые я стала без спроса брать из шкафа.
Парень все еще держался от меня на расстоянии и постепенно отвечал на мои вопросы, будто стараясь медленно прояснить для меня ситуацию, а не погребать меня под волной новой информации. Например, я спросила мог ли сам Джером быть причастным к тому случаю. Он ведь следил за мной. Да и папка в его компьютере была названа странно. Меня же Куницей называл только Флавье.
— Я тебя уже давно называю Куницей. Я слышал, что и Джером так пару раз тебя называл, — Флавье пожал плечами, ясно намекая на то, что в названии папки ничего странного не было. Так же парень с уверенностью сказал, что Джером не причастен, а следил он за мной потому, что волновался.
Вообще, я заметила, что за эти дни я узнала много тяжелой для меня информации, из-за чего она плохо усваивалась, но так же я заметила, что мои с Флавье отношения вообще не развивались. Леон-Гонтран по-собственнически называл меня своей девушкой, но не подходил ко мне и, тем более, не прикасался.
Хотя, я так и чувствовала, что атмосфера между нами накалялась и с каждым днем становилась все более жаркой и невыносимой.
Лишь однажды Флавье сорвался. Мы тогда были на кухне. Я, как обычно, одетая в его футболку, вытирала стол, но остановилась, почувствовав на себе взгляд парня. Одно мгновение и я уже сидела на столе. Он раздвинул мне ноги, встал между ними и, прижимая мое тело к его торсу, впился своими губами в мои. Грубый, сумасшедший, глубокий поцелуй.
Я знала, что у Флавье уже давно не было секса и чувствовала каким взглядом он порой смотрел на меня. Я понимала, что близость с ним будет болезненной, но, черт, я уже была не против. Я хотела, чтобы Леон-Гонтран сорвался. Но, нет. Он остановился.
От того, что Флавье с силой прижимал меня к себе, у меня заныли некоторые ранки и я болезненно застонала. Именно в этот момент парень резко отстранился от меня. Больше он не стал меня трогать.
В тот же вечер Флавье сказал, что нам опять нужно поговорить.
— Я раньше не говорил тебе об этом, но у Густава Марсо был инсульт, — сказал парень, а я сразу и не нашла, что сказать. Лишь широко раскрыла глаза и почувствовала, как сердце пропустило удар.
— Когда? Когда это случилось? — осипшим голосом спросила я у парня.
— В тот день, когда Джером уехал из Парижа. Помнишь? Джером как раз уехал в Аликанте к отцу.
Флавье рассказал мне, что Джером приказал всем не рассказывать мне о случившемся. Жизнь его отца могла оборваться и мое волнение, которое по мнению парня, часто граничило с истерикой, ничем помочь не могло.
Зато теперь мне было ясно почему моя пропажа из особняка Марсо была незамечена. Там все и так находились на иголках из-за сильного ухудшения здоровья Густава Марсо.
Пожалуй, Джером был прав в одном. Мое волнение действительно граничило с истерикой. Я так разволновалась за месье Густава, что даже разревелась и весь вечер беспрерывно ходила по квартире Флавье, не зная куда себя деть. А потом пришла к одному выводу.
— Я хочу увидеть месье Густва. Я хочу полететь к нему, — пробормотала я, всхлипывая от недавних слез.
— Я уже заказал тебе билет. Вылет через день, — спокойно ответил Флавье. Он не умел успокаивать, но в тот момент очень нежно погладил меня по голове и на мой удивленный взгляд ответил: — Я так и думал, что ты захочешь его увидеть. Густав Марсо твоя семья. Но я раньше не мог отправить тебя к нему, — Леон-Гонтран намекал на мои синяки, которые уже начали сходить. Если бы месье Густав увидел меня в том состоянии, которое у меня было сразу же после плена, его самочувствию это не помогло бы.
Не знаю почему, но в тот момент я ощутила себя счастливой и совсем ненадолго тревога отошла. Как-то само собой у нас ушло недопонимание и у меня сердце билось учащенно от того, что теперь я чувствовала себя рядом с Флавье защищенной. Он испепелил мою уязвимость и дал поддержку.
Леон-Гонтран так же сказал мне, что этим утром он связался с Джеромом и рассказал о том, что случилось. Ранее Флавье не стал наносить Марсо еще один удар. Ему и так было не легко из-за того, что отец с инсультом попал в больницу, и Леон-Гонтран не стал давить на Джерома новостью, что его лучший друг Жан де Феро, не только совершал крайне мерзкие вещи, но и переманил на свою сторону часть людей Марсо.
Густаву Марсо было лучше, но состояние его здоровья все равно было не самым хорошим. Поэтому Джерому сейчас следовало взять на себя обязанности главы семьи и, в первую очередь, разобраться с предателями, скрывающимися в рядах его охраны.
У меня не было слишком много вещей, поэтому с собой я собрала лишь один рюкзак, который до аэропорта нес Флавье.
Я очень сильно хотела увидеть месье Густава, но во мне просыпалась нервозность от того, что я чуть больше недели буду вдали от Флавье. Без него я чувствовала себя уязвимой.