Убрать слепого
Шрифт:
Он вдруг открылся, видимо, наполовину утратив связь с реальностью, и Слепой ударил изо всех сил – так, чтобы убить одним ударом, как учил его когда-то инструктор по кличке Ас, но удар непостижимым образом прошел мимо, а в грудной клетке Глеба вдруг взорвался мегатонный заряд боли, и немедленно другая бомба с треском лопнула в левой голени. Задыхаясь и почти ничего не видя из-за мельтешащих перед глазами цветных пятен, он отскочил на шаг и избежал очередного удара, который мог стать последним. В глазах у него прояснилось, и он увидел, что Забродов как ни в чем ни бывало стоит в боевой стойке, слегка пригнувшись и выставив перед собой готовые нанести удар руки. Его одышку как рукой сняло, ноги больше не подкашивались, а окровавленный рот улыбался
Оправившись от боли и удивления, Слепой снова осторожно приблизился к неподвижно стоявшему противнику. Грязная штука, проделанная Забродовым, взбесила Глеба, хотя он знал, что именно этого и добивался его противник. Теперь Сиверов сменил тактику, перейдя к тому, с чего следовало начинать: пригнувшись и совершая отвлекающие движения руками, он закружил вокруг Забродова на полусогнутых ногах, время от времени совершая короткие выпады, не имевшие завершения. Противники выжидали, выманивая друг друга на себя, предлагая взять инициативу в свои руки, дразня и запугивая. Глеб из последних сил боролся с собой: мозг его постепенно тонул в красной волне настоящей ненависти, медленно погружался в пучину боевого безумия, подстрекая тело торопиться и довести дело до конца одной решительной атакой. В таком состоянии он мог легко расшвырять вооруженную ножами толпу, но теперешний его соперник один стоил десятка толп, против него подобные вещи просто не срабатывали. Он только и ждал, чтобы Слепой потерял голову и безрассудно бросился в атаку, забыв об осторожности. Один раз он уже обманул Глеба, и это едва не стоило ему жизни – бок болел до сих пор, а голень онемела и плохо слушалась.
По шоссе наверху промчалась машина, на миг затопив все вокруг ярким светом галогенных фар. После того как она проехала, тьма, казалось, сгустилась настолько, что ее можно было резать ножом. Даже Глеб со своим не вполне человеческим зрением с трудом различал силуэт Забродова. Это был шанс, и Слепой немедленно использовал его, хотя и сознавал его эфемерность. Он нанес сокрушительный прямой удар правой, целясь в горло, но Забродов все-таки разглядел стремительно приближающуюся смерть и в последний момент неуклюже нырнул вправо, так что кулак Глеба врезался в его простреленное плечо, вызвав у него невольный стон. Нога Забродова поскользнулась в смешанной со слякотью грязи, и он, потеряв равновесие, тяжело упал на одно колено.
Не медля ни секунды, Глеб ударил ногой в голову, но Забродов вдруг совершенно непрофессионально, как-то совсем по детски нырнул вперед и, вцепившись в его опорную ногу, толчком повалил его в грязь.
Слепой упал, как кошка, и сразу же вскочил, но Забродов каким-то непостижимым образом оказался на ногах раньше него и уже ударил. Глеб блокировал удар, вскинув руку, и блок удался на славу, но жидкая грязь с рукава куртки брызнула прямо в глаза, и он рефлекторно зажмурился, пропустив следующий удар. Перемазанный кровью и грязью кулак Забродова с отвратительным мягким хрустом вонзился в его незащищенную гортань – Глеб услышал этот хруст и понял, что убит. Он знал, что должен стоять, должен драться, но земля вдруг со страшной, мягкой, но непреодолимой силой потянула его на себя. Он попытался покрепче упереться в нее ногами, но ноги предали, подвели, вступив в" преступный сговор с силой земного тяготения, атмосферный столб вдруг приобрел вес равного по объему столба из химически чистого свинца, и Слепой, раздавленный этой тяжестью, опустился на колени. Страха не было – он просто в очередной раз с обидой почувствовал себя преданным. Он не смотрел на Забродова, занятый тем, что пытался втянуть в себя хоть немного воздуха через разбитую гортань, но боковым зрением видел, как тот деловито заходит сбоку, чтобы нанести последний милосердный удар. Мне не нужно вашего милосердия, хотел сказать он. Я могу умереть и так, хотел он сказать Забродову, но голосовые связки не слушались – вместо них была только боль, огромная, как небо, и из этой боли вдруг вышла
Глава 27
Бывший инструктор учебного центра спецназа ГРУ, капитан запаса Илларион Забродов, тяжело ступая, поднялся к себе на пятый этаж, впервые в жизни пожалев, что в его доме нет лифта. Его теперь уже непритворно шатало, и ему приходилось время от времени хвататься за перила, чтобы не сверзиться с лестницы. Хватался он правой рукой, и это было страшно неудобно, потому что перила располагались слева.
Между вторым и третьим этажами у него из кармана выпал револьвер, и он потратил не менее трех минут на то, чтобы нагнуться и поднять его. При этом от бессилия он ругался страшными словами. Затолкав револьвер поглубже в карман тяжелых от пропитавшей их грязной воды брюк, он сильно нагнулся вперед, лег левым боком на перила и так, перекосившись, но зато обретя надежную опору, стал подниматься дальше.
Дверь его квартиры оказалась приоткрытой.
– Чтоб вы все сдохли, – сказал Забродов, адресуясь к неизвестным ворам, вынул из кармана револьвер и пинком распахнул дверь.
В квартире горел свет, и в кресле, хорошо видном от входной двери, сидел полковник Мещеряков. В одной руке полковник держал полную рюмку, в пальцах другой дымилась сигарета. Повернув голову на стук ударившейся о стену прихожей двери, он испуганно отпрянул, расплескав коньяк, пригляделся повнимательнее и бросился в прихожую. За ним с топотом выскочили полковник Сорокин и генерал Федотов.
– Вся королевская конница, – скривив в улыбке окровавленный рот с рассеченной нижней губой, сказал Забродов. – Я тебя куда послал? – непримиримо спросил он у Сорокина, безуспешно пытавшегося забрать у него из руки револьвер.
– Ты меня никуда не послал, – ответил Сорокин, умело выдирая оружие из сведенных судорогой, перемазанных запекшейся кровью и грязью пальцев. – Ты меня вообще послал, вот я сюда и пришел.
Забродов тяжело опустился в кресло, не заботясь о том, что испачкает обивку, рыкнул на Мещерякова, сунувшегося было к его повязке, выпил оставленную им на журнальном столике рюмку коньяку и обессиленно откинулся назад.
– Дайте кто-нибудь сигарету, – попросил он. – Устал я что-то сегодня.
Говорил он медленно, с растяжкой, словно пьяный. Ему сунули в губы прикуренную сигарету. Он глубоко затянулся и немедленно разразился надсадным кашлем, хватаясь здоровой рукой то за грудь, то за бока.
– Ну, что вы тут собрались? – спросил он, прокашлявшись. – Взломали дверь, оккупировали квартиру… Чего вам еще?
– Как… – растерянно произнес Федотов. – Что за странный вопрос? Мы волновались, и вообще.., хотелось бы узнать подробности.
– Обойдетесь, – с несвойственной ему грубостью сказал Забродов. – Слепой погиб в автомобильной катастрофе. Машина сгорела, тело водителя осталось в ней. Номеров на машине не было, оружия тоже не было, так что личность водителя вряд ли удастся установить.
– А что случилось с оружием? – с интересом спросил генерал.
– Утонуло в реке, – ответил Забродов и сделал еще одну осторожную затяжку, морщась от боли в рассеченной губе. – Теперь вы трое можете спать спокойно – со Слепым покончено, и людей, знавших о нем и о «Святом Георгии», больше не осталось.
– Насчет «Святого Георгия» ты прав, – сказал генерал. – Кроме нас, об отряде не знает никто, а мы люди военные и болтать не будем. А вот о Слепом знал еще один человек. Илларион со слабой заинтересованностью повернул к нему голову и вопросительно приподнял левую бровь. Лица у него было страшное – все в запекшихся черно-бурых потеках, и на нижней губе снова выступила кровь.
– Помыться бы тебе, Илларион, – сказал генерал. – И перевязка, наверное, не помешает.
Забродов смотрел на него, не моргая, и генерал отвел глаза.