Шрифт:
От меня уцелеют только мои поцелуи.
Эрогенная зона
Теряя Другого, ты выходишь из себя на поиски.
А навстречу тебе идет твое «Я». Идет, идет, вихляет узкими бедрами… Ты не привыкла к безмолвию, но монолог – это то же молчание. И вот возникает связь, избавить тебя от которой уже не получится. Когда возник дуализм «Я» и «Я» (бывшее «Ты»), такие события неизбежны. Они порождают потребность в чем-то ином. В третьем – по отношению к тебе и «Я» в состоянии тет-а-тет.
Зачем мне ум,когда я безтебя?Но кто ты?Из девичьего блокнота:
«Больше я тебя не желаю.
Ты нажимаешь на циферки, произносишь в трубу монолог и – ах! – выдаешь свое имя. Ты уверен, что дамочка натурально писает от восторга.
Ты – несостоятельный тип! Единственный орган, который делает человека мужчиной, – это, представь себе, головной мозг. Интеллект – моя эрогенная зона.
О, нападение – лучшая оборона! Вы оскалились: „Это фригидность!“ Тьфу! Неужели кто-то из вас воображает, что явись он мне… да хоть… Да хоть с нефтевышкой в кармане – я мигом метнусь в тубзик переменить бельишко!
Хотя, пожалуй, бывает, вы возбуждаете во мне чувство – когда затыкаете уши, чтобы не слышать крик в своем темном подъезде.
Это чувство – гадливость».
А кульминации, как того требует драматургия, нет.
Жизнь – это жизнь. Живя, мы поднимаемся до высоты нуля.
Те же, кто не думает о смерти, неполноценны.
Да, «жизнелюбы», это про вас. Эффективные.
Позитивные. Подкачанные везде.
Будьте любезны, купите мне по цене хороших презиков способность «не замечать плохое».
Это необъяснимо, когда тебе нравятся мачо с лингвистическими наклонностями. Но почему-то мы никогда не любим тех, кто нам нравится. Мы любим тех, кто нас возмущает, и стараемся поглотить их, упуская из вида, что этим делаем частью себя. А значит, и сами становимся тем, что нас возмущает.
Нет, я не против: да пусть они курят! Даже если Минздрав предупреждает.
Жаль, у меня нет времени, чтобы замутить вакханалию. Чтобы забрызгать ваши ослепительно белые скатерти гелевыми чернилами и мартини! Я ведь эстет, и мне трудно найти соучастников.
Так что отложим вакханалию до лучших времен, когда с лица Земли исчезнут, как мамонты, крепкие репами пошляки. А так как этого никогда не случится, да здравствует культ наслаждения! Да здравствует аскетизм!
И все-таки он красив…
По кровотоку – молекулы адреналина. Поздняя осень заглядывает в зрачки, расширенные от ужаса. Предательски стучат каблуки, но так хочется: пусть никто не услышит! Их знание украдет у меня торжество – ощущение тайны, а это – вкус недоступного счастья, в поволоке табачного дыма, с тонким запахом облепихи… Он всегда выдает тебя, когда ты работаешь в ночь. Я никогда не говорила об этом. А знаешь ли ты, что я уношу его в обыденность заспанной кухни?
Поцелуй – росинка на бархате ночи. О прибрежные камни ударяются воды, а роща слушает плеск, набегающий на стены многоэтажек. Твой голос. Почему он спокойный? От этого больно.
Но все равно!
Небо врывается в нас, от кислорода голова идет кругом. Где же все это происходит? На острие терпкого запаха старой замши? Равновесие потеряно навсегда.
За сомкнутыми веками неистово пляшут искры. Кружатся, кружатся, кружатся – и так даже страшно. И вот я кричу:
– Не надо!
Над головой все колышется. Все качается и куда-то плывет. Гул деревьев, наше дыхание. Что обжигает? Строптивое растение подо мной? Твои руки?
Поцелуй, прикосновенье пальцев – замкнутое движение: лоб – скула – подбородок – жесткие губы. Горячая пульсация на висках, холодных веках, мое сокровенное – под подбородком, немного левее – мягкая впадина.
Тело не лжет, не умеет.
Еще! Чтоб с ужасом и блаженством я увидела в отражении зеркала следы на губах. Темные, почти до крови.
Еще! Пусть на волю вырвется крик: я люблю тебя! Люблю, когда смотришь в сторону, куришь взатяг, и говоришь с чужими, и думаешь не обо мне.
Еще! До боли – до беспамятства.
Пожалуй, на долгую память.
Бывают дни, но только ночипорой пылают ярче дня:сквозь вертикали – солнце, солнце,углями обрисован свет.И вход открыт – не увернешься,так вовлекает, как слияньедо ужаса с губами губ.Такое солнце не погаснет,оно в зените блещет, плещет.Мол, город был, у речки – роща,и те, назначенные к речи,переходящей время вброд,но тень им выбрала дорогу…Куда ж дорожка завела?!На пекле горячи надежды,а сладкое казалось дрянью —пломбир расплавился, «Фили».Сирень благоухала небом,глубоким, темно-голубым.