Ученье – свет, а богов – тьма
Шрифт:
– Слушай, а почему так сложно? – не выдерживаю я, переводя дух. – Это правила вежливости какие-то?
– Да нет, говорю же, он по-человечески не понимает, – поясняет Ирлик. – Ты привыкай, таких, как он, большинство, это я… как это называется? Вольнодум. За что меня и не любят, собственно. Ладно, пиши дальше, ещё много.
Я исписываю полтетрадки формулами приветствия и благопожеланиями, когда Ирлик вдруг останавливается и делает глубокий вздох, обдавая нас с Алтошей горячим медовым дыханием.
– А теперь самое весёлое, – предупреждает он, сверкая зубами. – Поскольку
– Так я ж его не знаю… – обалдеваю я.
– Вот потому я и говорю, что самое весёлое, – поясняет Ирлик. Волосы у него распущены и затеняют лицо, так что хорошо видно только блеск глаз и зубов в кровожадной улыбке, и мне становится не по себе. – Я продиктую по буквам, а ты уж записывай как хочешь. Слушай.
Дальше он производит последовательность звуков, часть из которых напрочь отсутствует в современном муданжском.
– Погоди-погоди, – прерываю я. – Я не понимаю, какими буквами это записывается.
– Какими хочешь, лишь бы прочитать смогла. Слушай ещё раз.
Со второго раза я вывожу три строчки – муданжским, всеобщим и родным алфавитом вперемежку.
– Я это не прочту, – говорю в ужасе, глядя на бессмысленные значки.
– Прочтешь, куда денешься, – успокаивает Ирлик. – Может, не с первого раза, но прочтёшь.
– Ага, а Учок будет стоять и ждать.
– Будет, а что ему останется, – ухмыляется Ирлик. – Если уж ты его вызовешь, то он не сможет уйти, пока не отпустишь.
– Может, мне заранее потренироваться? – с опаской спрашиваю я. Не нравится мне идея, что какой-то бог будет стоять и слушать мои потуги. Я бы на его месте меня быстро пристукнула.
– Ни в коем случае! – серьёзно отвечает Ирлик. – Если тебе удастся произнести всё правильно до того, как Учок будет здесь и выслушает приветствия, получится чудовищное хамство. Не волнуйся, не заржавеет подождать, пока ты справишься. Давай, пиши дальше.
И я пишу.
Мы выходим из унгуца и, воровато оглядываясь, топаем в лес. Комичнее всего выглядит Ирлик – он с ног до головы завернут в белый флисовый плед, потому что мёрзнет в человеческом обличье, а в божественном его Учок сразу узнает.
– А он вас точно не узнает так? – осторожно спрашивает Кир.
– Под белым пледом точно нет, – успокаивает Ирлик.
– Он серьёзно настолько тупой? – понизив голос, удивляется Кир.
Алтонгирел возмущенно шипит и пытается отловить Кира за ухо, но это очень трудно сделать, когда несёшь на руках больную девочку, так что ребёнок уворачивается.
– Да он, конечно, умом не блещет, – спокойно отвечает Ирлик. – Но дело не в этом. Учок – из старших богов, он по-другому воспринимает мир, чем мы, младшие. Для него символ равнозначен реальному присутствию. Со мной так тоже бывает, но я стараюсь не поддаваться. Это трудно… Вроде как глаза видят, а потрогать нельзя. Иногда забываешь, трогаешь, а там пустота. Очень обидно бывает.
– Так не получится, что я Учока с этим гобеленом как бы… надую? – опасливо интересуюсь я.
– Его-то нет, – отмахивается Ирлик. – Говорю же, он из старших. Для него что глаза видят, то и правда. Старшим гораздо легче жить. А вот я, да Умукх, да Укун-Тингир, мы бродим в полутьме. Ну да что я тебе это рассказываю, у тебя свои, человеческие проблемы. Хватит уже идти, у меня ноги закоченели!
Мы останавливаемся не то чтобы на полянке, но деревья тут немного пореже. Ирлик указывает на холмик впереди.
– Духовник… – начинает он, потом сдвигает брови и на пару секунд задумывается. – Алтонгирел. Клади девчонку сюда.
Алтоша так обалдевает от того, что бог вспомнил его имя, что не сразу выполняет указание. Ирлик, впрочем, не замечает.
– Лиза, ты с ребёнком становись у неё за спиной.
– А зачем с ребёнком-то? – хмурюсь я, поудобнее перехватывая Алэка.
– Затем, что, когда мать с ребёнком просит, отказать невозможно, – как само собой разумеющееся поясняет Ирлик. – Алтонгирел, ты будешь ей бумажку держать. А ты, пацан, давай ко мне под плед, тебя Учок не любит, нечего его провоцировать. И всем молчать, кроме Лизы. Я, если что, слова подскажу, но лучше бы без этого.
– Алэк может высказаться, хотя слов он пока не говорит…
– Детям простительно, – перебивает меня Ирлик. – Давай, начинай быстрее, очень уж холодно, а ты долго будешь продираться. Если с первого раза не получается, читай второй и третий, пока не получится. Учок за временем не следит, хоть вечно тут будет стоять. Ну всё, мы прячемся.
Подтянув к себе Кира и запахнув поплотнее плед, Ирлик в самом деле ложится в снег и более-менее сливается с местностью. Кир ещё немного ворочается, устраиваясь, и в итоге мне видны только два любопытных носа под белым козырьком.
Алтонгирел, стоящий у меня за спиной, открывает первую страницу записей и суёт мне под нос. Я начинаю читать.
Надо отдать должное Ирлику, он очень чётко указал, где кончается каждая часть, которую можно повторять отдельно. Первую я прочитываю четыре раза, прежде чем от неё происходит какой-либо толк.
Толк выглядит как луч красноватого света, как будто бы прямо от солнца, падающий в сугроб метрах в трёх передо мной. Сосны по обе стороны начинают мелко дрожать, как бы в порыве внезапного ветерка, но уж очень интенсивно. Иголки и шишки с них осыпаются, но не на землю, а зависают в луче кружащимся облаком. Свет напоминает закатный и живописно играет на хвое, взвешенной в воздухе. Постепенно смесь уплотняется и складывается в подобие человеческой фигуры – рыхлое, тёмное, шипастое и с красноватыми отблесками.
Айша, которая сидит опершись спиной о мои ноги, прерывисто вздыхает. Алэк у меня на руках заворожённо рассматривает явление перед нами. Алтонгирел держит листки у него над головой, рука его дрожит.
– Дальше! – слышу я надрывный шёпот слева, не понимаю только, это Ирлик или Кир мне командуют. Но что это я, действительно. Надо же продолжать.
Я честно прочитываю следующий кусок, в котором здороваюсь и желаю тому, что стоит передо мной, бесконечного блага. Не знаю уж, как я должна понять, что мои слова услышаны.